Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

А когда я просыпаюсь, я не уверен, действительно ли говорил с ней языком Побережья Парусов, или это был лишь сон.

Девушки потихоньку заканчивают шитье и принимаются за новые примерки. Я натягиваю сапоги, штаны или кафтан, а Сильга присаживается рядом с большими, похожими на гвозди шпильками во рту и делает поправки. Позже мы едим — в странной, натянутой атмосфере. Обе, разговаривая со мной, стараются шутить, но их глаза блестят от слез. Когда я на минутку отхожу или просто отворачиваюсь, вижу, как они украдкой утирают глаза. В воздухе висит неопределенная, но явственная грусть.

Атмосфера — как если бы кто-то здесь собрался умирать.

Потом во тьме, среди мехов, они попеременно то всхлипывают, то сплетаются со мной воедино в отчаянной страсти.

— Помни о нас… — слышу я шепоты. — Я Сильга… Помни… Я Синнья… Помни о Синнье… Она придет… Желает тебя забрать… Помни…

Я засыпаю среди этих шепотов. Без видений, тяжелым крепким сном.

Будит меня свет. Впервые с не помню какого времени. Слабый, синеватый свет рассветного часа или мглистого утра. Я не слышу дождя. Снаружи доносится лишь карканье.

Свет падает мне прямо на лицо. Я открываю глаза и вижу серое, свинцовое небо.

Вижу его сквозь дыру в крыше.

Сквозь множество дыр. Крыша точно решето. Трухлявая дранка свисает с посеревших балок, валяется во мху, гнилой соломе и в заплесневелых остатках мехов.

И кости.

Маленький пожелтевший череп скалит мелкие зубы рядом со мной, смотрит мне в ошалевшее лицо дырами глазниц. Я вскакиваю как ошпаренный; нога скелета, переброшенная через мое бедро, падает, и все рассыпается с тихим, жутким постукиванием.

Из моей руки выпадает яблоко и катится по заросшему мхом глинобитному полу.

Земное красное яблоко, пахнущее солнцем Штирии.

Одно жуткое мгновение я мечусь между ребер, позвонков и голеней; мелкие кости ладоней рассыпаются на моем плече.

Я выпутываюсь из трухлявых нар и с воплем выскакиваю наружу, отряхиваясь, словно по мне ползают насекомые.

Это длится несколько минут, и лишь затем я перестаю трястись, топоча в некоем кретинском танце, и прихожу в себя. Машинально, совершенно бессмысленно я пытаюсь активировать цифрал. Это всего лишь истерика.

Он стоял на небольшом, заросшем папоротником подворье перед завалившейся, разрушенной хатой, что напоминала подохшего зверя. Хозяйственные строения по сторонам были в еще худшем состоянии: строения для скота давным-давно пожрал огонь, конюшня и сарай выглядели так, словно их использовали для тренировок артиллеристы.

Солидные ворота в частоколе, похоже, когда-то развалили тараном, а может, и порубили топорами. Кусок ворот свисал на одной петле, все остальное — в виде источенных балок — лежало среди папоротника, а то и просто исчезло.

Чтобы выйти из шока и ужаса, ему понадобилась пара десятков секунд. Потом он еще стоял в ошеломлении и трясся добрую минуту. Наконец пришел в себя. Понял, что замерз. А еще через минуту-другую вошел в дом.

Внутри, несмотря ни на что, ему все казалось знакомым. Те же нары, срубленные из бревен, вдоль стен между деревянными столпами, тот самый очаг, нынче частично поросший мхом, холодный и мертвый.

Он ощупал старые, почти превратившиеся в грязь уголья. Над очагом свисала цепь с крюком, к которой был прицеплен котелок. Он сам вешал этот котелок не далее, как вчера. Однако крюк ржавый, как и звенья цепи. Тут никто не разводил огонь, и очень давно. Годы или по крайней мере год.

Постель, из которой он выскочил, тоже давно никому не служила. Кости, перемешанные с клочьями шкур, лежали в беспорядке, как он их разбросал, но между веточек ребер успело прорасти молоденькое деревце.

— Даже явись я сюда в полном помрачении, — проворчал он, — и реши переночевать в этих развалинах, я бы ни за что не сумел так впутаться в скелеты.

Покинутый дом. Ничего не указывало на то, чтобы кто-то жил здесь неделями.

Он вспомнил о яблоке, но не сумел его найти. Оно исчезло.

Зато нашел одежду. Новую, недавно пошитую и удобную, уложенную на земле, старательно сложенную в стопку с сапогами сверху, как для сержантской проверки. Штаны, рубаха, кафтан, теплый плащ с капюшоном. Те самые, что он примерял вчера вечером. Он узнавал стежки, узоры, нашивные орнаменты. Буквально недавно он держал это в руках.

Он стоял над одеждой и ошеломленно таращился, не в силах ни на что решиться, но потом вздохнул и присел рядом, протянув ладонь к сапогу. Погладил плащ.

— Отчего с самого утра во мне растет чувство, что я уже не контролирую реальность? — спросил сам себя, но все же решил одеться.

Последнее, что он помнил со времен перед вечной дождливой ночью, — снег, боль и смазанный, размытый образ лучника, что стоит в дверях сторожки с натянутой тетивой. Следующей картинкой в его памяти должны были оказаться финальные титры или врата рая. Он ощупал себя, но не обнаружил ни малейшего следа стрелы. Вообще никаких повреждений. Исчезли синяки и травмы, даже волдыри на ногах от неудобных лаптей. На самом деле, он чувствовал себя превосходно. Главное, ему не докучал шрам от копья; более того, он сделался похож на нормальный человеческий шрам, а не на рану на дереве, обросшую корой.

В изножье нар он увидел источенный временем сундук с порыжевшими от старости железными скобами. Куском палки отвел толстенный слой паутины, стряхнул обильную пыль, открыл и увидел внутри свои вещи. Те, которые были на нем на перевале и в долине драконов. Выглядели они точно так же, как тогда, хотя заросший паутиной сундук указывал, что они пролежали здесь годы.

Он добыл свою скромную амуницию, обрадовался при виде своего большого ножа «Нордланд», требующего ремонта лука в сагайдаке, а еще трубки и остатков табака. Металлизированный мешочек табачной упаковки с инструкциями и рисунками к ним внезапно показался чужим и странным. Он забрал все, а на дне нашел еще и старый меч в ножнах с поясом. Вынул его, критически осмотрел и решил, что после чистки пеплом и заточки сойдет для короткой дистанции. Не дотягивал до его старого оружия, но все равно был несравненно лучше дешевых палашей Людей Огня, один из которых он тоже волок с собой.

Внезапно вспомнил о девушке с перевала. Та выглядела как Хатрун из его бреда, но это ничего не доказывало.

Он застегнул пояс, свернул старый трофейный плащ, а часть тряпок и ошметков просто выбросил. Препоясался мечом, набросил на плечи новый плащ с капюшоном.

— Спасибо, Сильга, — сказал он тихонько, чувствуя себя довольно странно. Горло словно судорогой свело. — Спасибо, маленькая моя, сладкая Синнья… Я обещал, что буду помнить. И я не забуду.

Он развернулся и вышел, не оглядываясь. Осторожно миновал разбитые годы назад ворота и, поразмыслив, двинулся в сторону леса.