Анатолий Матвиенко - Де Бюсси и инфанта

Я облапал человека, бросившего меня в заточение и обманом выдавшего любимую женщину за своего родственника. Сиротка опёрся на одну ногу, рукой уцепившись за стремя для поддержки.

– Подагра?

– Подагра, пся крев! Вы помните…

– Я всё помню, ясновельможный. Излагайте. Или отдавайте сразу пятую части стоимости ваших имений, разойдёмся миром.

– Узнаю де Бюсси. Не сдаётся, даже прижатый к стене. Наглый настолько, что прибрал к рукам имущество женщины, полученное от убитого супруга, и набрался дерзости заявиться в Польшу, чтобы требовать! Клянусь Пресвятой Девой Марией, мы с вами чудесно поладили бы, окажись вы на нашей стороне.

Я ненавидел и ненавижу его. Но отдаю должное. Если сравнивать с Генрихом Валуа или даже его братом Франсуа, Радзивилл Сиротка – куда меньшее зло в качестве сюзерена. Но жизнь завела нас по разные окопы, как только он затеял интригу с Эльжбетой. Бесповоротно.

Магнат стащил с головы зелёную шапку и провёл рукой по редеющим влажным волосам. Припекало, я не снял шляпу, не желая демонстрировать слабость.

– Превосходно. Значит, мне не нужно оправдываться перед вами в методах.

– Методы… – литвин покачал головой, словно удивляясь моей наивности. – Года полтора назад… Да, позапрошлой зимой это было. Приезжали монахи с копиями этих бумаг и уехали ни с чем, осыпая меня проклятиями вплоть до обещания отлучить от церкви. Вы привели сотню или две испанских голодранцев, обманули несчастного, выжившего из ума пана Свидерского и думаете чего-то добиться? Граф, это же просто глупо.

– Позвольте усомниться, пан Радзивилл. Зачем вы тогда пригнали столько всадников и артиллерии?

– Потому что вы причиняете мне беспокойство. Потому что наш Полоцк у московской орды, а я вынужден время тратить, вместо того чтобы вернуть его Литве!

– Стало быть, претензии, скажем, пана Потоцкого, Замойского или Ходкевича будут восприниматься чем-то большим, нежели простое беспокойство, если замок в Несвиже по этим бумагам перейдёт в их собственность?

– Несвижского дворца нет в наследстве Эльжбеты Радзивилл!

– Знаю. Проверил вашу осведомлённость. Но есть другие, тоже очень ценные. И с вступления вдовы в наследство с этих владений получены доходы. Они теперь мои. И продаются за пятую часть цены. Сами не хотите приобрести?

– Сто тысяч злотых! – он увидел мою ухмылку и поперхнулся от гнева. – Сто тысяч, пан де Бюсси, и ни гроша больше. Или пушки камня на камне не оставят!

– Пушки сильны, спорить не буду. Особенно против деревянных надстроек на стенах. Но у вас их всего восемь! До зимы будем загорать? Боюсь, польская шляхта возразит против столь вызывающей литовской выходки на западе королевства. По той же причине долгая осада невозможна. Провизией я запасся, вода в замке есть. Ваше предложение заманчиво, но не годится. Злотый – это тридцать грошей, очень маленьких серебряных монеток. Сто тысяч – не пятая и даже не десятая часть стоимости радзивилловского наследства. Назовите реальную цифру, тогда будет разговор. Пока же разрешите откланяться.

Сесть на коня Сиротке я не помог, наблюдая за бесплодными попытками охающего от боли толстяка вскарабкаться в седло. Наконец, устав от собственной беспомощности, Радзивилл криками подозвал своих. Я не стал пенять на нарушение условий переговоров и направился внутрь крепости, за мной поднялся мост, грохнула опускаемая толстая решётка.

К сумеркам в сотне шагов от стен крепости развернулись пушки.

– Ядра раза в три больше наших. Вижу, подвозят ещё две осадных мортиры. Прикажете начать первыми? – дон Альфредо привёз из Западной Европы медную зрительную трубу дурного качества, но лучше чем ничего. Сейчас он осматривал через неё литовские приготовления.

Наши пукалки, поднятые в башни, гораздо слабее. Но высота артиллерийских позиций даёт перевес… Нельзя стрелять! Пусть литовцы первыми начнут.

– Ждём. И тотчас отвечаем. Залп из мушкетов. Отгоните их – слишком смело топчутся под стенами. Хотя… Я сам.

В надежде, что Сиротка покажется, чтобы увидеть результаты артподготовки, и попадёт в прицел мушкета, я выбрался на крепостные зубцы. С такой высоты можно пулять на несколько сотен шагов, вот попадать… Мои мысли были прерваны вспышками, через секунду донёсся грохот, а потом ядра замолотили по стене, камни вздрогнули под ногами. Замок – слишком большая мишень, трудно промазать даже с первой попытки.

Заговорили кулеврины, прицелился и я, щёлкнув кремневым замком… Разрядив мушкет, кинул его поляку Свидерского, схватился за второй.

Литвины отпрянули назад, кроме пушкарей. И хотя наши ядра падали очень близко, заметного урона они не нанесли.

Стреляли в нас очень медленно. Я обратил внимание, что канониры увеличивают угол возвышения. Скоро ядро ударило в башню всего в паре шагов от моей позиции, каменная крошка больно вонзилась в щёку. Следующее ядро упало внутрь стен – во внутренний двор крепостного четырёхугольника, оттуда послышались крики.

Куда-то попали и наши, пушечная перебранка завершилась с наступлением темноты. Я спустился вниз.

– Дон Альфредо! Доложите о потерях.

– Двое раненых, ваша светлость! – испанец впервые командовал боем в моей армии и был горд, что поначалу справился неплохо. – Есть печальная новость, сеньор. Одно из ядер зацепило вашу кобылу.

– Что-о?! – я кинулся к коновязи, понимая, что ничего изменить не могу, внутри крепостных стен теснота, двести лошадей стоят очень плотно, любое попадание чревато…

Матильда лежала на боку и всхлипывала. Каменное крошево пробило ей рёбра, вызвав кровотечение. Кровь хлестала бедняжке и внутрь, потому что красная пена пузырилась на губах.

Почему-то морда Матильды, освещённая факелами, расплылась у меня перед глазами, и я почувствовал, что плачу. Упал перед ней на колени и воткнулся лицом в чёрную, так вкусно пахнущую гриву… Лошадь захрипела, засучила ногами, потом издала звук, похожий на плач. Боже, как ей, наверно, больно!

Я рыдал уже в голос. Все годы она была со мной. Дождалась каким-то чудом, пока хозяин гнил в Вавеле. Столько раз вывозила из передряги… Теперь, когда уехал Паша, оставалась единственным близким мне существом в этом мире, не человеком, конечно, но своим, родным… А сейчас умирает, мучается, уходит, и я ничего, абсолютно ничего не могу поделать! Разве что прервать мучения.

Поднявшись с лошадиного тела, подумал, что в ближайшие дни не притронусь к мясу. Такова проза жизни – повар пустит мою подругу в котёл, и нет никаких причин воспрепятствовать. Но я не могу есть Матильду!

– Капитан! Ко мне!

Дон Альфредо крутился рядом, он с неодобрением услышал приказ о вылазке.

– Враг обычно ожидает вылазку в первую же ночь, пока осаждённые не истощены и в полном составе.