Тахера Мафи - Одолей меня [litres]

– Погодите, – перебивает его Адам, поднимая руки. – Что значит: чем больше ? Сколько раз это было?

– Как минимум несколько.

Адама как будто шарахнуло взрывом.

– Они несколько раз знакомились и влюблялись?

Делалье неуверенно вздыхает.

– Я не знаю точно, всегда ли они влюблялись. Парис редко позволял им проводить много времени наедине. Но они всегда тянулись друг к другу. Это было видно: каждый раз, когда они оказывались в одной комнате, они были… – Делалье соединяет ладони. – Как магниты.

Глядя на Адама, он качает головой.

– Мне жаль, что именно я рассказал тебе все это. Наверняка тебе очень больно, учитывая ваши с Эллой отношения. Со стороны Париса непорядочно втягивать тебя в свои игры. Ему не следовало…

– Эй, эй… Погодите. Какие игры? – перебивает возмущенный Адам. – О чем вы?

Делалье вытирает ладонью пот со лба. Он будто плавится, расплющивается под прессом. Дал бы кто-нибудь ему воды, что ли.

– Слишком много, – бормочет он устало. – Слишком много рассказывать. Слишком много объяснять. – Он качает головой. – Мне жаль, я…

– Уж вы постарайтесь. – Глаза Адама мечут молнии. – Вы заявляете, что наши отношения были ложью? Все ее слова… Все ее чувства были ложью?

– Нет, – быстро возражает Делалье, пот с лица он стирает уже рукавом. – Нет. Насколько я понимаю, ее чувства к тебе были настоящими, как и все остальное. Ты вошел в ее жизнь в очень трудный для нее период, и твоя доброта и привязанность многое для нее значили. – Он вздыхает. – Я лишь хотел сказать: то, что оба сына Париса влюбились в одну и ту же девушку, не является случайностью. Шутка в духе Париса. Ему нравилось взламывать устройства, чтобы понять, как они работают. Он любил эксперименты. Парис намеренно натравил вас с Уорнером друг на друга.

Он подослал за твой обеденный стол солдата, который проболтался, что Уорнер наблюдает за девушкой со смертоносным прикосновением. Другого направил поговорить с тобой о ней, порасспрашивать о ваших с ней отношениях, апеллировать к твоей натуре защитника, обсуждая планы Аарона на нее… Ты помнишь? На тебя насели со всех сторон. Когда все сработало, Парис выбрал из кипы документов твою просьбу и предложил Аарону опросить тебя. Ясно, что он это делал для того, чтобы тебя выбрали в качестве ее сокамерника. Парис обставил все так, что Аарон не сомневался: это он принимает решение, как командующий Сорок пятого сектора. Однако Парис всегда был рядом и всем управлял. Я сам все видел.

Адам настолько ошеломлен, что какое-то время не может вымолвить ни слова.

– Так что… он знал? Мой отец всегда все про меня знал? Знал, где я? Что я делаю?

– Знал? – Делалье хмурится. – Парис управлял вашими судьбами. Все согласно плану, с самого начала. – Он смотрит на Назиру. – Все дети Верховных главнокомандующих подвергались исследованиям. Вы создавались, чтобы быть воинами. Ты и Джеймс… – Он переводит взгляд на Адама. – Вы образовались случайно, но у него и на вас тоже были планы.

– Что? – Адам белеет прямо на глазах. – На меня и Джеймса планы? Какие?

– Если честно, не знаю.

Адам откидывается в своем кресле, выглядит ужасно.

– Где сейчас Элла? – резко спрашивает Уинстон. – Вы знаете, где ее держат?

Делалье отрицательно качает головой.

– Все, что я знаю: убить ее не должны.

– Что значит убить не должны? – переспрашиваю я.

– Возможности Эллы и Эммелины крайне необходимы власти, – отвечает он. – Крайне необходимы для продолжения того, над чем мы работаем. Оздоровление было создано с расчетом на Эллу и Эммелину. Без них Процесс Слияния неосуществим.

Касл прямо подпрыгивает. Его глаза становятся круглыми.

– Процесс Слияния, – выдыхает он, – зависит от Эллы?

– Творец и Каратель, – поясняет Делалье. – Это…

Он с судорожным всхлипом заваливается назад, головой ударяется о спинку кресла. Время внезапно замедляет свой ход.

Даже сердце стучит реже. Мир приостанавливается. Передо мной медленно проходят сцены, кадр за кадром.

Пуля между глаз Делалье.

Кровь тонкой струйкой течет по его лбу.

Громкий резкий рык.

– Ах ты сукин сын, предатель.

Я смотрю и не верю глазам.

Андерсон.

Мне ничего не объясняют.

На обед отец меня не зовет, несмотря на обещание Иви. Рядом не садится, чтобы поведать долгие истории обо мне или о себе, не выдает никакой новой информации ни о моей жизни, ни о других Верховных главнокомандующих или хотя бы о тех шести сотнях людей, только что убитых мною. Он и Иви ведут себя так, будто и не было ужаса последних семнадцати лет. Как будто ничего странного не происходило, как будто я никогда не переставала быть их дочерью.

Не знаю, чем зарядили тот шприц, только никогда я не испытывала ничего похожего. Я будто сплю и бодрствую одновременно, будто буксую на месте, будто шарики у меня в голове завязли в густой смазке, я стараюсь говорить, но губы больше не слушаются. Отец переносит мое безвольное тело в комнату ослепительно-серебристого цвета, устраивает в кресло, фиксирует ремнями, и паника, горячая, жуткая, накрывает меня с головой. Кричу. Ни звука. Разум отсоединен от тела, точно меня вынули из оболочки. Действуют лишь базовые функции выживания. Глотать. Дышать.

Плакать.

Слезы текут по лицу, а мой отец насвистывает мелодию, его движения просты и изящны: он устанавливает капельницу. Двигается с поразительной легкостью, я даже не замечаю, как он снял наручники, пока в его руках не блеснул скальпель.

Серебряная вспышка.

Лезвие такое острое, что он без усилий делает на каждом моем предплечье по два ровных разреза, и кровь, кровь, теплая и тяжелая, стекает по запястьям в раскрытые ладони, и все кажется ненастоящим, даже когда он втыкает несколько электродов прямо в незащищенную плоть.

С небольшим опозданием появляется боль.

Боль.

Она проклевывается в ступнях, поднимается по ногам, распускается в животе и, пробравшись сквозь горло, фейерверком взрывается в голове, прямо за глазами, я кричу, однако кричит только мой разум, мои бесполезные руки безвольно лежат на подлокотниках. Ясно, он меня убивает…

Но он лишь смеется.

И… исчезает.

Агония, моя агония длится и длится часами.

Сквозь туман небытия я смотрю, как кровь, капля за каплей, срываясь с кончиков пальцев, наполняет кровавые лужицы в складках моих штанов. Меня атакуют видения, воспоминания девочки, которой я могла бы быть, сценки с людьми, которых я могла бы знать. Хорошо бы только галлюцинации, однако я уже ни в чем не уверена. Кто знает, не Иви ли с Максом навязывают мне эти воспоминания? Кто знает, смогу ли я снова доверять себе, как прежде?

Я все думаю и думаю об Эммелине.

Невесомо дрейфую в море равнодушия, но что-то не дает мне забыться, что-то, связанное с ней, тащит и дергает меня, подталкивает к каким-то случайным откровениям – эмоциональным открытиям, которые, вспыхнув, тут же гаснут, будто испугавшись самих себя.