Тахера Мафи - Одолей меня [litres]

Лаборатория и мама.

Собираюсь с мыслями и сосредотачиваюсь на воспоминаниях – яркий свет, приглушенные шаги, звук моего голоса, я о чем-то спрашиваю отца , а потом мучительно…

Голова становится пустой.

Я хмурюсь. Пялюсь на свои руки.

Ничего .

Я много чего знаю о других главнокомандующих и их семьях. Эта была моя обязанность – знать. Что же касается Океании, здесь информации явно не хватает, такое в первый раз со мной, я в шоке. В голове переплетаются две хронологии событий – жизнь с Эллой и жизнь без нее, и мне еще предстоит узнать, что правда, а что – нет.

Еще: когда я думаю об этом, я испытываю огромное напряжение. Будто что-то есть там, глубоко у меня в голове, и чем больше я напрягаю мозг, чтобы вызволить их – лица, голоса, – тем мне больнее.

К чему все эти хлопоты: заключать меня в тюрьму?

Почему бы просто не убить меня?

Слишком много вопросов, голова идет кругом.

Вдруг со стороны двери раздается лязг. Звук металла о металл, резкий и раздражающий, больно бьет по нервам.

Слышу, как отодвигается засов, и чувствую себя необычайно спокойным. Меня учили справляться с такой жизнью, выдерживать ее удары, ее ненормальные садистские выверты. Смерть никогда меня не пугала.

Но когда дверь открывается, я понимаю, как я ошибался.

Я представлял себе тысячу различных ситуаций. Я подготовился к бесчисленному множеству противников. Однако к такому оказался не готов.

– Привет, именинник. – Он улыбается, входя в пятно света. – Скучал по мне?

А я не могу даже пошевелиться.

– Стоп! Сто-оп! Фу, как противно! – Эммелина плачет. – Прекратите! Хватит липнуть друг к другу! Вы уже взрослые.

Папа прямо у нас на глазах шлепает маму по заднице.

– Да хватит уже! – вопит Эммелина.

Утро субботы, а в субботу утром мы печем блины, но у папы с мамой совершенно нет времени, потому что они все целуются и целуются. Эммелину это бесит.

А мне нравится.

Я сижу за столом, положив подбородок на руки, и смотрю. Мне больше нравится смотреть. Эммелина заставляет меня работать, а я не хочу. Работать я люблю меньше, чем сидеть.

– Никому нет дела до блинов, – горько плачет Эммелина и, повернувшись неудачно, роняет миску с тестом на пол. – Почему я должна все делать сама?

Папа хохочет.

– Милая, мы все вместе. – Он сгребает все в упавшую миску, отрывает от рулона несколько бумажных полотенец. – Ведь нет же ничего важнее, чем блины?

– Нет, – сердится Эммелина. – Мы же договаривались печь блины. Сегодня суббота, значит, мы печем блины, а вы с мамой только целуетесь, а Элла бездельничает…

– Эй, – возмущенно поднимаюсь я.

– …И никто, никто ничего не делает, все только я…

Папа с мамой дружно хохочут.

– Не смешно! – обижается Эммелина, слезы ручьем текут по ее лицу. – Не смешно, и мне не нравится, когда меня не слушают, и я не…

Две недели назад я лежала на операционном столе, безвольная, обнаженная; из моего виска, из дырки размером с пулевое ранение, текла кровь. Зрение туманилось. Я не могла слышать ничего, кроме собственного дыхания, горячего, тяжелого, его звук был повсюду: и внутри меня, и снаружи. Внезапно в поле зрения появилась Иви. Пристально посмотрела на меня; кажется, она разочарована. Она старалась довести до нужной кондиции мою физическую перенастройку, как она это называет.

По какой-то причине работу закончить ей не удалось.

Иви вколола в меня содержимое шестнадцати шприцев и сделала несколько небольших разрезов на руках, в районе живота и на бедрах. Я не могла видеть, что еще она творила со мной, но иногда она комментировала вслух свою работу, утверждала, что небольшие хирургические вмешательства увеличат прочность суставов и силу мышц. Хотела, чтобы я стала сильнее, выносливее на клеточном уровне. Заявляла, что это профилактические меры. Сожалела, что мое тело хлипкое, что в преддверии интенсивных физических нагрузок моя мускулатура может не справиться. Она не говорила, однако я чувствовала: она желает, чтобы я стала сильнее, чем моя сестра.

– Эммелина, – прошептала я.

Повезло, что я была слишком измучена, слишком слаба, еще и под действием успокоительного: не смогла произнести внятно. Повезло, что я могла лишь еле-еле моргать, и мои потрескавшиеся губы только чуть двигались. Повезло, что тогда я не осознала: я – это по-прежнему я. Что я еще помню все-все, хотя Иви грозилась ликвидировать остатки моего разума.

И все же слово я произнесла неправильное.

Иви бросила свою работу. Склонилась надо мной, нос к носу, и внимательно стала меня изучать.

Я моргнула.

Не

Слова возникли в голове так, будто они там давно угнездились, и достаточно вспомнить, просто вспомнить

Иви отшатнулась и стала быстро что-то говорить в устройство, зажатое у нее в кулаке. Она говорила сурово, но тихо, и я не смогла разобрать слов.

Я опять моргнула. Я озадачена. Открыла рот, чтобы сказать, как…

Не

В этот раз мысль совершенно ясная.

Чуть позже в поле зрения снова возникла Иви, на сей раз забросала меня вопросами.

кто ты

где ты

как тебя зовут

где ты родилась

сколько тебе лет

кто твои родители

где ты живешь

Я догадалась: она проверяла свою работу. Хотела убедиться, что мой мозг стал девственно-чистым. Не зная и не догадываясь, чего она ждет от меня, я решила промолчать.

Моргнула еще раз.

Много-много раз.

Наконец Иви неохотно отошла назад, однако, кажется, не убедилась окончательно в моей тупости. А когда я подумала, что она в целях безопасности просто меня убьет, она остановилась. Посмотрела на стену.

И исчезла.

Я дрожала на операционном столе еще двадцать минут, прежде чем в комнате появилась группа людей. Они меня отстегнули, вымыли и перебинтовали открытые раны.

Наверное, я кричала.

В конце концов боль, истощение, опиаты – все вместе сделали свое дело, и я отключилась.

Я так и не поняла, что произошло в тот день.

Я не спрашивала, Иви не объясняла, и голос, странный, резкий, больше не возвращался ко мне в голову. С другой стороны, в эти первые недели Иви так пичкала меня успокоительными, что, возможно, у голоса просто не было шанса.

Сегодня, в первый раз с того дня, я вновь его слышу.

Я стою посреди комнаты, держу в руках прозрачное желтое платье, и вдруг этот голос.

У меня даже перехватило дыхание.

Элла

Я оборачиваюсь, судорожно вдыхая воздух. Голос громче, чем в прошлый раз, очень сильный. Может, я не права, может, у Иви все получилось, может, эта слуховая галлюцинация – первый звонок того, что я – не я?

Нет