Тахера Мафи - Одолей меня [litres]

Почему-то вынесение приговора откладывается.

Чем больше я думаю об этом, тем меньше мне кажется, что Иви и Макс заставляют меня страдать за то, что я сделал с Эммелиной. Они же сами, первые, добровольно отдали своих дочерей Оздоровлению. Моя работа по присмотру за Эммелиной являлась по сути назначением, фактически работой, которую они же и одобрили. Логичнее предположить, что я сейчас здесь из-за своего предательства. Иви и Макс, как и прочие главнокомандующие, скорее всего, хотели бы меня снова вернуть в свой лагерь.

Но и это предположение неверно. Не подходит.

Наказывать за измену целесообразнее публично. Сразу. Торжественно казнить меня перед строем моих же солдат. Но вот так – запирать, медленно убивать, лишая здравого ума, разрушая психику – дико. Так Оздоровление поступает с другими, не со своими.

А что они делали с Эллой! Мучили ее. Экспериментировали над ней. Ее запирали не для того, чтобы заставить раскаяться. Ее изолировали, потому что она – часть непрерывного эксперимента.

И за такими узниками, уж я-то знаю, ведется постоянное наблюдение.

Понимаю, если бы меня подержали здесь несколько дней – ну, неделю, но запирать на неопределенный срок…

Как же им трудно сейчас.

В эти две недели им удавалось держаться чуть впереди меня, их выручала только ловкость, с которой они подмешивали яд в мою еду. На тренировках мне никогда не требовалось больше недели, чтобы выбраться из любой тюрьмы самого строгого режима, и они должны об этом знать. Заставляя меня каждый день выбирать или питание, или ясную голову, они тем самым обеспечивают себе преимущество.

Хотя я и не тороплюсь.

Чем дольше я здесь, тем больше средств для побега я могу раздобыть. Если они знают, на что я способен, то должны также знать, что им это не по силам. Они не могут до бесконечности использовать шок и яд, постоянно выводя меня из строя. Я здесь уже достаточно долго, чтобы собрать данные об этой местности, у меня скопилось много информации за почти две недели: движение солнца, фазы луны, производитель замков, раковины, необычных петель на двери. Я догадывался, однако теперь точно знаю, что я в Южном полушарии, не только потому, что Иви и Макс родом из Океании, но и потому, что за моим окном северные созвездия висят вниз головой.

Значит, я на их базе.

Если рассуждать логически, то я был здесь несколько раз, только мало что помню. Еще: ночное небо тут чище, чем в Секторе 45. Звезды – ярче. Недостаток уличного освещения говорит о том, что мы далеко от цивилизации, а вид из окна – о том, что мы окружены со всех сторон нетронутой природой. Недалеко отсюда огромное блестящее озеро, которое…

В голове что-то толчком пробуждается к жизни.

Воспоминания, еще:

Она пожимает плечами, бросает в озеро камень. Тот тихо булькает.

– Слушай, давай сбежим, – предлагает она.

– Мы не можем, – отвечаю я. – Хватит об этом говорить.

– Нет, можем.

– Некуда бежать.

– Вокруг столько мест.

Я качаю головой.

– Ты же понимаешь, о чем я. Нас везде найдут. Они все время за нами следят.

– Мы можем жить в озере. – Она произносит это так просто.

– Что? – Я чуть не расхохотался. – О чем ты?

– Серьезно, – настаивает она. – Я слышала: мама говорила, как сделать так, чтобы люди могли жить под водой, я попрошу ее рассказать, и тогда мы сможем жить в озере.

Я вздыхаю.

– Элла, мы не сможем жить в озере.

– Почему нет? – Она поворачивается и смотрит на меня, глаза у нее большие, очень-очень яркие. Зеленовато-голубые. Они напоминают мне миниатюрные копии земного шара. – Почему мы не сможем жить в озере? Мама говорит…

– Хватит, Элла. Прекрати…

На лбу выступает холодный пот. По телу бегут мурашки. Элла .

Элла Элла Элла

Вновь и вновь.

Все, связанное с этим именем, начинает казаться знакомым. Движения языка и губ, формирующие звуки этого слова, знакомы. Будто мышцы помнят, что я тысячу раз произносил его.

Я заставляю себя глубоко вдохнуть.

Мне нужно ее найти. Я должен ее найти .

Так что я знаю.

Проходит примерно тридцать секунд, когда шаги стихают в конце коридора, и они всегда одни те же – тот же звук, тот же ритм – это означает, что ко мне приходит всегда один и тот же человек. Шаги тяжелые, широкие, значит, охранник высокий, скорее всего мужчина. Может, даже сам Макс, если они считают меня очень важным узником. Наручники мне не надели – почему-то, – и хотя у меня нет ни кровати, ни одеяла, у меня есть вода, в раковине.

Электричества здесь нет: отсутствуют розетки и провода. Но должны быть где-то скрытые камеры, следящие за каждым моим шагом. Есть два водостока: под раковиной и под унитазом. Окно – квадратное, небольшое; стекло, скорее всего, пуленепробиваемое, очень-очень толстое, и в перекрытии единственная вентиляционная решетка. Винтов не видно, наверное они с той стороны, щели слишком маленькие для моих пальцев, острые лезвия, судя по всему приварили на месте. Так себе, средненький уровень защиты для тюремной вентиляции. Чуть побольше времени и ясности ума, и я найду способ выломать решетку и изготовить себе оружие. Со временем я найду способ демонтировать все в этой комнате. Я разберу на части металлический унитаз, хлипкую металлическую раковину. Я изготовлю свои собственные инструменты и оружие и найду способ, медленно и осторожно, отсоединить замки и петли. Или, возможно, сломаю трубы и устрою наводнение в комнате и в прилегающем коридоре, заставлю кого-нибудь прийти к двери.

Чем скорее они пришлют в мою комнату кого-то, тем лучше. То, что они так долго оставляют меня одного, – для их собственной безопасности, а не для моего испытания. В рукопашной мне нет равных.

Я-то себя знаю. Знаю свою способность выдерживать колоссальные физические и психические нагрузки. Если бы я захотел, то мог бы две, а то и три недели отказываться от отравленной еды и жить на одной воде, прежде чем потеряю силы или рассудок. Я знаю, каким находчивым я могу быть при любой возможности, и вот это – эта попытка меня ограничить – должно быть очень изнурительным делом. Требуется много усилий, чтобы каждодневно подбирать еду, сортировать звуки, неусыпно следить за отсутствием коммуникации. Не имеет смысла так наказывать за измену.

Нет. Должно быть, я нахожусь в чистилище по другой причине.

Я напрягаю мозг в поисках мотива, но мои воспоминания об Иви и Максе поразительно скудны. Еще формируются.

С некоторым усилием я представляю лишь отдельные фрагменты.

Краткое рукопожатие с моим отцом.

Взрыв смеха.

Жизнерадостный всплеск праздничной музыки.

Лаборатория и моя мама.

Я застываю.