Тахера Мафи - Одолей меня [litres]

Ни на кого не могу смотреть, когда отстраняюсь от нее, – она говорит, что ее зовут миссис Андерсон, но я, если захочу, могу звать ее Лейла, а я, сгорая от стыда, вытираю слезы.

Миссис Андерсон предложила Аарону подняться в его комнату вместе со мной, где она приготовила для нас кое-что перекусить в ожидании обеда.

Все еще всхлипывая, я шагаю за ним по лестнице.

Его комната прекрасна. Я сижу на кровати и осматриваюсь. Все в идеальном порядке, кроме бейсбольной перчатки, лежащей на тумбочке, и двух грязных бейсбольных мячей на полу. Аарон заметил, что я на них смотрю, и тут же кинулся их убирать. Он так смутился, когда заталкивал их в шкаф, а я не понимаю почему. Я никогда не была аккуратисткой. В моей комнате всегда…

Я замираю.

Пытаюсь вспомнить: а как же выглядела моя прежняя спальня, – и почему-то не могу. Странно. Пытаюсь еще раз.

Ничего.

Потом до меня доходит, что и родителей я тоже не могу вспомнить.

Ужас охватывает меня.

– Что с тобой?

Голос Аарона, такой резкий, такой сильный, что я вздрагиваю и смотрю на него. Он стоит в другом конце комнаты, страх на его лице отражается в зеркале шкафа.

– Что с тобой? Что случилось? – снова спрашивает он.

– Я… я не… – запинаюсь я, мои глаза наполняются слезами. Ненавижу себя за слезы. Ненавижу, что не могу прекратить плакать. – Я не могу вспомнить родителей. Это нормально?

Аарон подходит и садится рядом.

– Не знаю.

Мы оба замолкаем. Почему-то это помогает. Почему-то достаточно просто посидеть рядом с ним, и мне уже не так одиноко. Не так страшно.

И сердце перестает бешено стучать.

Я вытираю слезы и спрашиваю его:

– Тебе, наверное, одиноко, ты же все время учишься дома?

Он кивает.

– Почему отец не разрешает тебе ходить в нормальную школу?

– Не знаю.

– А день рожденья? Кого ты приглашаешь на день рожденья?

Аарон пожимает плечами. Смотрит на свои руки и признается:

– Я никогда не отмечал день рожденья.

– Что? Серьезно? – Я полностью разворачиваюсь к нему. – Но это же так весело. Я обычно… – Я резко замолкаю.

Не помню ничего о том, что собралась рассказать.

Я хмурюсь, пытаясь вспомнить хоть что-то, что-то из моей прежней жизни, однако воспоминаний нет, я трясу головой – ничего. Ладно, вспомню потом.

– Все равно, – тараторю я, – день рожденья у тебя должен быть. Все отмечают день рожденья. Когда ты родился?

Аарон нехотя смотрит на меня. Его лицо делается белым.

– Двадцать четвертого апреля.

– Двадцать четвертое апреля, – я повторяю, улыбаясь. – Здорово. У нас будет торт.

День идет за днем, паника нарастает, мучительно подводит к сумасшествию. Кажется, время неумолимо тянет руки к моему горлу, а я молчу, ничего не делаю.

Выжидаю.

Притворяюсь.

Уже две недели, как я парализована, будто заперта в клетке из-за своего обмана. Иви не догадывается, что ее план по очистке моего мозга провалился. Лечит меня как обычного пациента, отстраненно, но доброжелательно. Представилась своим именем, сказала, что она – мой доктор, и дальше лгала, с фальшивыми подробностями, о том, что я будто бы попала в страшную аварию, что у меня амнезия и мне надо лежать в кровати до самого выздоровления.

Иви не знает, что меня постоянно трясет, что каждое утро моя кожа липкая от пота, что горло жжет от постоянных выбросов желчи. Не знает, что со мной творится. Она бы никогда не поняла, что творится у меня в сердце. Не поняла бы моих страданий.

Воспоминания.

Их атаки беспощадны.

Они нападают на меня, когда я сплю, заставляя вскакивать с постели. Страх теснит грудь – и так всю ночь, пока я не встречаю восход солнца на полу ванной вместе с запахом рвоты, наполняющим рот, и липкими волосами. Все, что я могу, – притащиться обратно в кровать и заставить себя улыбнуться, когда рано, на рассвете, с проверкой приходит Иви.

Все как-то не так.

Весь мир странный. Запахи меня смущают. Слова абсолютно лишние. Звук моего имени одновременно и знакомый, и чужой. Мои воспоминания о людях и местах исказились, потрепанные нити событий соткались в причудливый гобелен.

Но Иви. Моя мать.

Ее я помню.

– Иви?

Я высовываю голову из душевой, прижимая халат к мокрому телу. Оглядываю комнату.

– Иви, ты здесь?

– Да? – Сначала слышу ее голос, потом она возникает передо мной со стопкой свежих простыней в руках. Вновь меняет мне постель.

– Тебе что-то нужно?

– Тут нет полотенца.

– О… это легко исправить. – Иви исчезает за дверью и через секунду возвращается, сжимая в руках теплое чистое полотенце. Она слегка улыбается.

– Спасибо. – Заставляю свою улыбку растянуться, зажечь огонек в глазах.

А потом исчезаю в ванной.

Вся комната заполнена паром, зеркала запотели. Держу полотенце в руке и наблюдаю за капельками воды, которые скатываются по обнаженной коже. На мне будто комбинезон из капелек воды. Вытираю от влаги металлические браслеты на запястьях и лодыжках, их мертвящий синий свет постоянно напоминает мне, что я в аду.

Тяжело дыша, оседаю на пол.

Очень жарко, одеваться не хочется, да я и не готова покинуть ванную, свое убежище, поэтому сижу здесь, голая и в наручниках, обхватив голову руками.

Волосы у меня снова длинные, густые, тяжелые.

Я это обнаружила однажды утром, а когда спросила Иви, едва все не испортила.

– Что ты имеешь в виду? – Она пристально, прищурившись, посмотрела на меня. – У тебя всегда были длинные волосы.

Я похлопала глазками, изображая дурочку.

Иви еще какое-то время пристально смотрела на меня, пока не успокоилась, однако, боюсь, промах мне дорого обойдется. Временами трудно помнить, как надо себя вести. Мой разум истерзан, ежедневно меня атакуют чувства, которых я прежде и не испытывала. Предполагалось, что воспоминания исчезнут напрочь. Так нет же: их становится все больше и больше.

Я помню все.

Смех мамы, ее тонкие запястья, запах ее шампуня и объятие ее рук.

Чем больше я вспоминаю, тем больше это место не кажется мне чужим. Тем больше звуки, и запахи, и горы вдали кажутся мне знакомыми. Точно разрозненные кусочки моей растерзанной души наконец-то соединяются, точно зияющие раны в голове и сердце затягиваются, заполняются ощущениями.

Вот это место и есть мой дом. Эти люди – моя семья. Я проснулась сегодня утром, вспомнив цвет маминой любимой помады.

Кроваво-красный.

Я помню, как перед выходом она красила губы. Помню день, когда я прокралась в ее комнату и стащила блестящий цилиндрик; помню, как она застала меня, и мои руки и рот были перемазаны красным, а мое лицо до смешного походило на ее лицо.