Илья Крымов - Песнь копья

Врата Анх-Амаратха открылись, почти сразу над городом разнеслись голоса больших медных горнов. Процессия выдвинулась вниз по длинной извилистой дороге, с которой на Ур-Лагаш открывался вид поистине чудесный. Древние улицы, сложенные из жёлтого и белого камня, оштукатуренные заборы, украшенные традиционной росписью, высокие башни пожарных дозоров, дворцы знати, окружённые садами; рынки, трущобы, порт. За линией крепостных стен золотились бескрайние нивы, расчерченные линиями ирригационных каналов.

Дорога змеёй спускалась к подножью Оранжевых скал, где стоял Нижний храм. Площадь перед ним уже была запружена народом, который пришёл в волнение, ибо новорождённое утреннее солнце заставляло процессию сверкать на высокой дороге. Люди и нелюди множества форм загомонили в предвестии чего-то важного.

Процессия втекла в западные врата храма, где ждали тамошние жрицы. Они с поклонами провели Самшит на верхние ярусы, прямо на обширную ложу и стоило сиятельной госпоже появиться там, как громкие радостные возгласы вознеслись к небесам. Снизу смотрели люди множества оттенков, а ещё в и сса, ка а ши, фом о ры [13] Фоморы — морские эльфы родом с Жемчужных островов. , гномы, змеехвостые ши а шш, многие иные. Они приветствовали Верховную мать, пока она не воздела длань, призвав тишину.

Против Нижнего храма, на другой стороне площади стоял дворец сатрапа. Сам правитель с семьёй расположился на дворцовом балконе и внимательно следил за Самшит через подзорную трубу.

Девушка глубоко вдохнула и задержала воздух в груди, пытаясь упорядочить перемешавшиеся вдруг слова. В изгнании она прочла тысячи проповедей перед теми, кому был чужд свет истинной веры, но сегодня, представ пред теми, кто всей душой веровал в Элрога, Самшит вдруг смешалась. Мысли сумбурные и невнятные закопошились в голове, ожили сомнения в том, достойна ли она, хватит ли её сил, откуда ей знать, чего желает Пылающий? Вера, прежде несокрушимая, внезапно подверглась сомнению в самый неподходящий миг.

Доргонмаур, холодный и тяжёлый, задрожал в руке. Совсем как живой он трепетал и… пел ? Тонкая, божественно красивая нота проникла в саму суть Самшит, изгоняя слабость духа. С какой-то чужой силой, она воздела копьё, указав туда, где на небе растянулся длинный розовый шрам.

— Девятнадцать лет! — её голос заметался по площади эхом. — Девятнадцать лет висит над нами проклятье, предвещающее конец мира, который мы знаем! Днём страхи отступают по милости владыки Элрога, греющего нас своей любовью! Ночью алая рана растягивается всё зримее, лишая нас душевного покоя за себя и близких! Девятнадцать лет мы молимся и надеемся, что Он избавит нас от предначертанного несчастья! Девятнадцать лет нас терзает тревога! Дети мои, чистым душам, посвящённым Пылающему, не пристало жить в страхе! Чада Пылающего живут в битве!

Копьё задрожало так, что руке Самшит стало больно. Никто рядом, и никто внизу не замечал этого. Пение тоже слышала лишь она. По легенде, именно Доргонмаур спас нескольких женщин в тот день, когда эльфы Далии сокрушили Гроганскую империю и началась Эта Эпоха. Весь старый мир рухнул тогда, величие Императоров-драконов померкло, но копьё первого среди них провело избранных женщин через половину мира на юг, сюда, в Ур-Лагаш. С тех пор ни разу в анналах храмовой летописи не упоминалось о копье иначе как о «холодном и тяжёлом». Но сегодня оно проснулось, и Верховная мать ощущала сквозь боль народившееся тепло.

— Элрог посылает своим детям послание: не бойтесь! Он позаботится обо всех нас! Пусть сердца верных наполнятся отвагой, а в руках засверкает оружие! Агнцы ли вы, ждущие заклания, либо же дети дракона вы, изрыгающие пламя? Услышьте волю бога, дети мои: быть великой войне и в ней вести нас будет Доргон-Ругалор!

Копьё едва не вырывалось из обессилевших пальцев, его кристаллическое острие прежде мутное как слюда, воспылало на миг и Неугасимый Пламень в вышине ответил на этот блеск. Краски мира выцвели, всё побелело, всякий, видевший это испытал ужас перед слепотой, но в милости своей Элрог вернул смертным глаза.

Многоголосый рёв восторга.

Верховная мать провозгласила начало молитвенного песнопения и чистейшим голосом повела его, увлекая тысячи душ. Вся площадь пела в унисон, весь город вибрировал от наполнявшей его силы.

— Латум! — провозгласила Самшит, завершив молитву и проповедь.

Содеяв сие, она покинула ложу, и как только жрицу перестало быть видно, Верховная мать со стоном повисла на Доргонмауре.

Всё её тело потеряло энергию, руки едва цеплялись за древко, воздуха не хватало, сознание стремилось куда-то прочь, она жаждала немедля упасть и уснуть.

— Госпожа?

Пламерожденные подступили и мягко придержали её вместе с копьём.

— Оно потянуло из меня силы, — шёпотом сказала Самшит, не отпуская артефакт. — Я чуть не потеряла сознание у всех на виду…

— Прикажете вернуться наверх?

— Нет! Нет… Нет. — Самшит выпрямилась усилием воли. — Необходимо встретиться с сатрапом. Я пройду по площади.

— Это неразумно, госпожа. Там очень много народу.

— Это мои верующие.

— Не все. В городе заперто немало моряков издалека. Стража не позволяет купцам и авантюристам громко роптать, но сейчас они не испытывают к вам любви. Все они там, на площади.

Слова Н’фирии были совершенно верны, однако Самшит уже приняла решение. Ей требовалось то, что могла дать лишь преисполненная религиозной радости толпа верующих, то, что она не успела вобрать, пока стояла далеко и высоко над ними.

Врата Нижнего храма отворились, наружу выступили Огненные Змейки. Они держали безукоризненный ромб, внутри которого шла Верховная мать и Пламерожденные. Воительницы Анх-Амаратха несли в руках круглые щиты с заточенными стальными краями и копья, солнце играло на их островерхих шлемах, украшенных чеканной чешуёй, на красно-жёлтых нагрудниках, на птеругах, ласкавших сильные ноги. За этой грозной и красивой стеной бушевало море лиц и рук, приветственные крики, молитвы и нечленораздельная речь достигали Самшит, и она чувствовала их как прикосновения. Тяжёлый Доргонмаур в руке тоже чувствовал, он подрагивал еле-еле, сонный, холодный. Силы возвращались к Верховной матери, она напитывалась верой.

Дворец сатрапа встретил их прохладой и приятными ароматами. Он был очень богато обставлен и полон лебезящей прислуги, всюду на стенах красовались фрески и мозаики с батальными сценами, стояли разодетые в настоящие доспехи каменные изваяния.

Сатрап вышел навстречу главе культа, опустился на одно колено, поцеловал протянутую руку, поднялся не без усилия. Он был уже немолод, но ещё и не совсем стар, длинная завитая борода серебрилась, на смуглом до черноты лице выделялся огромный нос, густые волосы ниспадали на спину, а больше половины зубов во рту сверкали золотом.