Александр Михайловский - Низвержение Зверя

Дни шли за днями… И однажды утром по радио под завывание фанфар сказали, что германская армия начала на Востоке историческую битву, которая определит итог этой войны. И после этого наступила зловещая тишина. Кроме той утренней передачи, больше ничего… Рейх до самого вечера не отходил от радиоприемников, однако известий не было. Это могло означать только одно… Ведь я помню, как было в самом начале: сообщение о начале наступления – и почти сразу диктор в упоении победным экстазом начинает перечислять захваченные с боя города и называть количество убитых и пленных большевиков.

И только на второй день радио ожило, заставив всех трепетно внимать. Но слабые ростки надежды, что мы лелеяли в своих душах, при первых же словах увяли и рассыпались в прах. Дикторы бормотали про идущие на русской равнине тяжелые бои и массовый героизм германских солдат, и голоса их звучали смущенно и натужно. А в более осведомленном обществе заговорили о новом Вердене… И никаких упоминаний об армии моего мужа. Вероятно, она оставалась в резерве, и я молила Всевышнего о том, чтобы так продолжалось и дальше.

Но Господь не услышал моих молитв. Все случилось как в кошмарном сне. Сначала пришло сообщение о встречной танковой битве в степях юга России, в которой армия моего мужа потерпела сокрушительное поражение от Вестника Смерти. Потом я получила известие о том, что в ходе этого сражения мой Эрвин пропал без вести – предположительно, попал в плен – по крайней мере, его тело не было найдено на поле боя рядом с телами его подчиненных. Я не знала, радоваться мне или же оставить последнюю надежду: большевистский плен едва ли мог являться приятным местом, особенно для таких как мой муж; все мы были наслышаны о чудовищных пытках, применяемых русскими… И я металась в растерянности и смятении, принимаясь то истово молиться, то проклинать войну и русских…

А через месяц через Швецию мне пришло письмо… И это была весточка от Эрвина! Он подтверждал, что действительно в плену, и даже не ранен. Принес это письмо сотрудник гестапо, сказав, что я должна написать мужу ответ о том, что мы здесь с Манфредом будем жить ровно до тех пор, пока он там, в русском плену, хранит верность фюреру и Германии. Я написала все как он просил, и, когда гестаповец ушел, забилась в тяжелых рыданиях. Мой Эрвин! Он такой сильный и свободолюбивый; несомненно, его пытают и склоняют к измене вермахту и Германии…

После того как большевики завоевали Швецию (Сталин взял у фюрера несколько уроков международной бесцеремонности), связь с моим мужем оборвалась. Между нами больше не было нейтральной страны, почта которой взяла бы на себя труд соединить два любящих и страдающих сердца. Но еще чуть раньше у меня и множества других немцев произошла еще одна трагедия. Из наших сердец попытались вырвать Христа и Деву Марию, заменив их культом «истинного арийского бога», за фальшивым ликом которого скрывался ни кто иной, как сам Сатана… Да, это была трагедия, но никто не смел даже заикнуться об этом. Все мы стали похожи на послушных марионеток, которые не имеют ни воли, ни сил, чтобы вырваться из-под власти сумасшедшего кукловода… Слишком долго мы доверяли ему. Слишком горячо верили… Мы даже любили его! И вместе с тем не замечали, как постепенно утрачиваем нравственные ориентиры, которые во все века помогали нам пережить невзгоды и потрясения… Как, почему это случилось? Я не находила ответа. Впрочем, я боялась об этом даже и думать: казалось, мои мысли могут быть каким-то образом услышаны – и тогда для меня наступит конец…

Кроме всего прочего, нам пришлось уехать Из Винер-Нойштадта почти сразу после того, как Эрвин попал в плен, ибо Роммель-вилла нам никогда не принадлежала, а была предоставлена в пожизненное пользование семье героя Рейха и любимца фюрера. Проиграв свою главную битву, мой муж вышел из фавора у фюрера, и поэтому мы с Манфредом переехали в Ульм. Тихий спокойный дом, укрытый под сенью деревьев, дал нам убежище в это непростое время.

После внедрения нового культа я всячески уклонялась от участия в богомерзких мистериях. Ни я, ни Эрвин никогда не делили вокруг себя людей по сортам наций и религий. Для нас и не могло быть иначе, ведь половина моих родственников проживала в Польше, а дядя, католический ксендз Эдмунд Росчалиньский, без вести пропал в сентябре тридцать девятого года – так что даже моему мужу со всеми его связями не удалось разыскать следов… Несомненно, это указывает на участие в этом деле людей из гестапо. В свою очередь, мой муж никогда не делил своих подчиненных на католиков, протестантов и иудеев; для него важным было только то, являются ли эти они патриотами Германии и мастерами своего дела. Но теперь в Германии все изменилось, приобретя самые чудовищные, уродливые формы… Все ненавидят и подозревают друг друга. Ненависть и страх смерти разлиты в воздухе, как облако чернил, которые выпускает из себя осьминог, когда, раненый, пытается скрыться от преследования.

А Рейх, судя по всему, был ранен смертельно… Скрыться же от своего врага ему было некуда – ведь земля круглая, а Европа маленькая. Фронт, когда медленно, а когда исполинскими рывками, начал сдвигаться по направлению к Германии. Подумать только – в Винер-Нойштадте сейчас уже русские! И чем дальше шло дело, тем гуще разливалась в воздухе ненависть… Я отчетливо понимала, что нас с Манфредом могут в любой момент схватить и бросить на жертвенный алтарь как семью изменника арийской расы… воображая это, я холодела, зубы мои начинали стучать. На худой конец, меня могут мобилизовать меня во фраубатальон, а сына – в фольксштурм. Сейчас Рейх дошел до такой крайней черты, что ставит под ружье не только женщин, но и мальчишек, которым от роду тринадцать-четырнадцать лет.

И однажды настал тот момент, когда я, выглянув в окно, решила, что это наш полный и окончательный финал… Это произошло заполночь. К нашему дому подъехала большая легковая машина и закрытый тентом грузовик. Вышли люди в черной форме, и вскоре раздался решительный и требовательный стук – они всегда так стучали.

Холодея, трясущимися руками я открыла дверь. Передо мной предстал офицер со знаками различия штурмбанфюрера и пронзительно-ледяным взглядом бледно-голубых глаз – очевидно, он был у них старшим. Сразу было видно закоренелого убийцу, отправившего к своему «богу» большое количество таких же невинных жертв, как я сама и мой сын… С бесцеремонностью, присущей только этой организации, даже не представившись, этот штурмбанфюрер приказал своим людям оцепить наш дом и тщательно проверить все внутри. И, естественно, никого не нашли, потому что наша служанка фрау Герта приходит стряпать и стирать для нас только днем. Еще три солдата зашли к соседям, у которых располагался пост гестаповцев, наблюдающих за нашим домом, и несколько минут спустя вышли обратно, имея вид людей, которые хорошо сделали свое дело.