Граниил Орлов - Фонтан [litres]

– Это Ярослав Колосов, тот самый, про которого я вам рассказывал. Вот и наступил этот величайший момент, когда мне удалось свести вас вместе.

– Очень много про вас слышал и с удовольствием перечитываю ваши произведения в своей библиотеке. Благодарю за то, что уважили и приехали.

Колосов протянул руку и, немного выпятив грудь, заговорил с заметным волнением. Было видно, что он давно уже представлял себе эту встречу.

Громм уважительно пожал ему руку и, спокойно улыбнувшись, ответил:

– Взаимно, друг мой…

Они спустились по винтовой лестнице, и в следующее мгновение взору писателя предстали несколько древнейших икон, расставленных на деревянных полках у каменных стен.

Внимательно осмотрев каждую из них, он заострил внимание на иконе Казанской божьей матери.

– Этой больше пятисот лет, по качеству выполненной работы она имеет что-то общее с иконами, написанными Рублёвым. Может, он и автор.

Рощин говорил эти слова и в подтверждение спросил у Колосова:

– Так ведь?

Тот кивнул, подошёл к двери и открыл её – яркий свет вырвался в каменный коридор и растворился в нём.

– Верно, – сказал он.

Зайдя внутрь освещённой комнаты, он пригласил гостей следовать за ним.

Рощин продолжал разговор.

– Кстати, Ярик, мне удалось найти девушку, которая прекрасно исполнит роль в твоём спектакле. Она на днях позвонит тебе.

Покачиваясь, словно гусак, он добрался до кресла и улёгся в него, добавив:

– Её зовут Каминская Елена, журналистка, которая на днях брала у тебя интервью.

Ставя на разогрев электрический чайник и указав Громму усаживаться во второе кресло, не смотря на Рощина, Колосов спросил:

– Интересно будет узнать о том, как вы познакомились. Она у тебя тоже брала интервью?

Рощин расхохотался, вальяжно закинув ногу, достал из внутреннего кармана куртки длинную сигару, закурил и пустил пару колец дыма. Затем ответил:

– Встретились мы с ней недалеко отсюда. Дело в том, что я должен был попасть к тебе раньше сегодняшнего дня.

Откусив небольшой кусок папиросной бумаги, выплюнув его себе в кулак, он продолжил:

– Спас её. Тем вечером, когда она выбежала отсюда, на неё напали трое каких-то людоедов. У одного даже ствол был с собой.

Колосов изумлённо поднял брови, затем подошёл к камину и стал его разжигать. По-прежнему не глядя на Рощина, вдруг спросил:

– Думаешь, от Рудака?

Рощин ехидно заулыбался и задёргал ногой.

– А то… Кому же ещё это может понадобиться, как не ему…

В камине загорелся огонь, Колосов задумчиво посмотрел на пламя.

Громм в этот момент заварил чай.

Рощин резко поднялся с кресла и сверкающими от пламени глазами прошипел Колосову:

– Не дрейфь, Ярик… Всё у нас идёт по плану. Через две недели на новогодней вечеринке выведем Рудака твоего на «чистую воду», с ним и Исаковского заставим сознаться в убийстве Марины.

Колосов будто не дослушал последних слов.

Он неожиданно подорвался от камина и подбежал к Громму, увидев как тот сам разливает чай.

– Уважаемый мой писатель, что же вы это… Пристыдили, ай-ай… Позвольте, ну что же вы?!

И занервничав, покраснев и заёрзав у стола, в непривычной для себя роли, он стал быстрыми движениями доставать банки с мёдом, малиновым вареньем и плетёную корзинку с пряниками и печеньем. У него дрожали руки, так что одна из стеклянных банок выскользнула и с недовольным бренчанием разбилась о пол.

Колосов громко закричал и принялся под крики встающего с кресла Рощина собирать осколки руками.

Сильно зарыдав, он закрыл кровавыми от порезов руками лицо. Неожиданно, он стал жалким и беззащитным, дрожа, как забитое животное.

– Ярик!

Рощин кричал и обнимал своего друга детства.

– Прости меня, я забыл…

Оправдывался он глухим голосом.

Громм стоял рядом, впервые за всё время его лицо приняло суровый вид и как будто постарело.

– Когда Создатель сотворил человечество, он заплакал… – только и произнёс этот загадочный человек, подойдя к Колосову и Рощину и крепко обнимая обоих.

Прошло две недели.

Ранним утром, едва лучи зимнего солнца яркими рысями блеснули в достраиваемой части дома на холме, в мастерскую громко постучали.

Человеком в овечьем тулупе, в шапке-ушанке, с охапкой дров в руках, был Громм.

По привычке он проснулся в пять утра, и пока было темно, отправился вниз, к самому озеру.

Там, разведя костёр и пробив маленьким топориком небольшую корочку льда в проруби, он окунался, перед этим подготавливая дыхание.

Посреди проруби лежало огромное бревно – погружаясь в ледяную воду с головой, Громм выныривал, держась за него, затем вновь скрывался под водой. Таких погружений у него было около пяти, после чего он выползал из воды и настраивал дыхание, делая гимнастику. То и дело, сгибаясь и разгибаясь, он тщательно старался не прикладывать свои мокрые длинные волосы и бороду ко льду, поскольку те начинали намертво примерзать. После этого, разогревшись и одевшись, он пил настой из сосновых иголок вместо чая и медитировал, сидя у костра.

Подобные процедуры у писателя были постоянными, с тех пор как он начал жить у Колосова в мастерской, в доме на холме. Ему нравилась окружающая местность, а огромное удовольствие он испытывал, когда сидел в комнате, в кресле, и под классическую музыку редактировал и дополнял свои тексты.

Он нравился Колосову и был ему необычайно интересен. Часто, сидя напротив камина, в креслах тет-а-тет, они периодически беседовали, открывая в себе новые грани.

Стояли декабрьские предновогодние морозы.

Часто в мастерскую приезжали Рощин с Каминской, которая после первого неудачного общения с Колосовым постепенно ужилась с ним, и даже немного начала понимать его и принимать таким, как есть. Когда они приезжали, то репетировали – с горячностью, присущей всем молодым людям, задором и весельем.

Даже Громм, который постоянно был самым спокойным из всех, иногда страстно начинал записывать что-то в свой блокнот, меняя текст пьесы и затем, показывая Колосову, предлагал под возмущённые взгляды Рощина и Каминской переиграть.

– Нужно ещё проще! – кричал он с восхищением.

Рощин в этот момент негодовал:

– Куда же ещё проще, Иммануил?!

И краснея, добавлял виноватым тоном:

– Впрочем, нечего слишком растягивать… Что верно, то верно, краткость – сестра таланта и мать шедевра… Давайте дальше, как там?

И они продолжали репетировать до поздней ночи.

Частенько так и засыпали: Рощин с Каминской на диване, Колосов в мастерской, на кушетке и Громм на овечьем тулупе у камина.

Наконец, наступил день премьеры.

Проведя свои утренние процедуры, Громм постучался в дверь мастерской со стороны реставрируемой части дома.