Алексей Пехов - Белый огонь

— И ты ушла.

— Да. Ушла. Его ложь, все возрастающая подозрительность Мелистата и просыпающееся безумие. Я ушла за границы замков Белого пламени, туда, где можно без оглядки на интриги драться с шауттами, искари и порождениями той стороны. А когда я вернулась, вы уже все вцепились друг другу в глотку, мир горел и бился в агонии. Знаешь, я почти уверена, что демоны все подстроили. Когда подсунули Рыжему смазливое личико, догадывались, чем все закончится. А то, что происходит сейчас…

— Знаю, — прервал ее Мильвио. — Всего лишь продолжение. Именно поэтому мы и встретились спустя столько лет.

— В тебе все еще живет вина.

— Я виноват в том, что произошло. Если бы не я, она осталась жива. Войны бы не было.

— Сомневаюсь, ну да ладно. Бесполезно спорить о том, что уже случилось и что нельзя изменить. Ты писал о девушке.

— Да. Она тзамас.

— Хм… ты влюблен, — после недолгого молчания промолвила Нэ. Дэйту показалось, что она улыбается и удивлена. — Она красива? Так же как любовь Рыжего?

— Они разные.

— Пусть так. Разные. Сильна?

— Да. Я доверяю ей, как себе.

— Опыт?

— Больше, чем у твоего лейтенанта.

— Его следует взять с собой. Научить. Двое тзамас лучше, чем один. Жаль, нет асторэ. И непонятно, что с моим учеником. А еще я чувствую, что ты был на Талорисе. Твои волосы до сих пор пахнут им. Как и волосы твоего друга. Кстати, он не спит все это время. Ты в курсе?

— Да. Сиор?

Дэйт ругнулся про себя, сел на лежанке, сказав:

— С вами вряд ли уснет хоть кто-то.

Старуха засмеялась:

— Не оправдывается. Мне нравится. Он знает? — В ее голосе послышалась угроза.

Это было бы смешно, если бы не то, что услышал Дэйт.

— Он друг, — мягко напомнил Мильвио.

— Друг. Ну тем хуже для него. Друзья вечно влипают в неприятности из-за других друзей. А у нас с тобой, мой друг, начинается серьезный разговор. Следует многое обсудить до утра. Не могли бы вы поискать себе другое место для ночлега, мастер Дэйт?

Четырнадцать рот переброшенного сюда с востока Третьего полка располагались вплотную к стенам Балка, в наспех построенных еще летом, но вполне добротных казармах. Здесь же выстроили конюшни, склады, кухни, кузницу и мастерские шорников. Остальные роты были расквартированы в городе или заняли свободные места в гарнизонах других частей.

Для его отряда выделили помещение, прямо возле Пуговичных ворот, в шаге от казармы стражи, в которой лейтенант устроил на ночлег южанина и фихшейзца, приказав людям Смолистого приглядывать за ними всю ночь. Эйрисл не питал к ним доверия, даже после произошедшего.

Да и понимал ли он, что вообще произошло? Завтра, когда появятся силы, следовало поговорить с чужаками и задать множество вопросов. Он знал, что «завтра» — крайне неудачное время. Куда хуже, чем «сегодня», ибо некоторые вещи требуется узнавать сразу, не откладывая, чтобы у допрашиваемых не появилось времени на обдумывание, сговор и прочее.

Но он слишком устал. Да и не хотел разбираться, кто его случайные спутники. Друзья, враги или просто люди, оказавшиеся не в то время и не в том месте. Он, как и многие в отряде, был уверен, что южанин что-то сделал — иначе никто бы не ушел со снежной равнины. Все бы достались Бродяге.

А это требовало к нему хоть толики благодарности. За спасенные жизни. Поэтому лейтенант оставил горного и треттинца в покое.

По крайней мере, на краткое время до рассвета. Попросил Говерта показать им, где можно переночевать, а сам отправился к командиру полка. Но тот вместе со Второй и Двенадцатой ротами уехал в Западный лагерь беженцев и вернуться должен был не раньше середины следующего дня. Эйрисл приказал убрать тело странного существа в ледник, а после отправился ужинать в трактир, из которого сделали столовую для солдат и гарнизонной стражи.

Слишком поздний час, так что за столами расположилось лишь несколько человек, все из его роты. Внутри было душно из-за натопленных печей, и Эйрисл снял шапку и куртку, а также верхний свитер, бросив одежду на лавку.

Повар, земляк сержанта Говерта, по просьбе десятника налил рыбной похлебки, положил лейтенанту двойную порцию тушеной баранины с чесноком и достал из-под стойки маринованные белые сливы, пряные, с перцем, которые так любили в Фихшейзе. А после выдал большую кружку темного, очень горького пива. Эйрисл не стал от него отказываться, хотя понимал, что если выпьет ее всю, то заснет прямо за столом.

Голод, дремавший весь день, пробудился с новой силой. Он ел с необычной жадностью, стараясь не спешить и не глотать целые куски, осторожно запивая пивом. Насытившись, кивнул Говерту, болтавшему с поваром, чтобы подошел, сказал негромко:

— Ну?

— Солдаты — ваши люди, господин лейтенант. О том, что случилось, они не станут болтать, пока вы не перемолвитесь с Капитаном. Двое ушли в город, к семьям, остальные или спят, или здесь. Я попросил не закрывать помещение на ночь. Не все хотят возвращаться в казармы.

— Сам иди поспи, если сможешь.

— Смогу, — пожал плечами десятник. — Хотя такого я не видал. Много хороших людей сегодня погибло ни за что.

Он встал, поколебался:

— Ребята говорят, и я хотел бы, чтобы вы это услышали, господин лейтенант.

Эйрисл кивнул, разрешая продолжать.

— Они считают, что вашей вины нет. И если вдруг где-то там, — сержант ткнул пальцем в потолок, — начнут проводить дознание, то солдаты выступят на вашей стороне.

Он отсалютовал, и лейтенанту пришлось ответить, прежде чем сержант ушел. Из сумки, которую Эйрисл принес с собой, он достал несколько листков бумаги, чернильницу с завинчивающейся крышечкой и перо, все, что выпросил у знакомого интенданта. Следовало не задерживаться с рапортом и утром оставить его на столе заместителя капитана.

Плохо заточенное перо царапало бумагу, приходилось то и дело вытирать его о край чернильницы, чтобы не оставлять на бумаге разводов. Рядом несколько солдат, достав кожаный стаканчик, решили поиграть в кости. Кубики падали, катились по столу, и их стук вызывал в душе лейтенанта странное умиротворение. Раздражение, да и усталость медленно покидали его.

Голод отступил, наконец-то вернулась сосредоточенность и ясность мыслей. Хотя он до сих пор все еще был там… среди ужаса, воющего ветра, хищного волка, кружащего вокруг них, походивших на овец, сбившихся в кучу.

Он чувствовал гибель каждого. Острой резью в желудке, словно по нему изнутри проводили кинжалом, клинок которого был выкован из жестокого льда. Тупой болью в сердце она до сих пор осталась с ним. Мятной сталью, вызывающей онемение в груди, которое распространялось выше, к горлу, стоило лишь начать отслеживать ее.

Эйрисл словно бы ощущал в своих руках душу каждого солдата. Как они проскальзывали у него между пальцами юркими шелковыми нитями, исчезая в вечности. Одну из последних он даже поймал, успев инстинктивно сжать пальцы. И тут же, охнув, ослабил хватку. Ему показалось, что шелковая нить рассекла ему кожу, мышцы, а затем и кость.