Алексей Пехов - Белый огонь

Молодость, сила, надежда. Вот что она увидела тогда. А еще печаль и горечь из-за навсегда утраченного.

Сейчас же внезапно Шерон осознала, что эти люди в большинстве своем были не старшее ее нынешней. И на их долю выпало не меньше испытаний. Они тоже принимали тяжелые решения, совершали ошибки и… Она подумала о том, что впереди, там, где-то за картиной, полной ярости, надежды и благородства, никого из них не ожидало ничего хорошего.

Нэко погибла у Мокрого Камня, Кам пал, сражаясь на Тропе Любви, Нейси убили в темнице, Гвинт исчез, Марид был казнен Скованным, Тион выжег себя и умер. Арила… Арила ушла первой, спровоцировав все следующие смерти. Лишь Войс уцелел.

Она остановилась и прочла свистящим шепотом:

— «Войс принял вызов, и ветер провел его через эти жалкие развалины, которых так боится старшая сестренка. Но в отличие от вас, братья и сестры, он нашел для меня кое-что интересное. И доказательство тому я принесу в Талорис. Месяц Тени, и чего там еще вам надо было написать».

— Фламинго, — понимающе хмыкнула Лавиани.

Шерон же тяжело было поверить, что он стоял здесь. В те времена, когда ее еще не было на свете. В другую эпоху.

— Фламинго? — заинтересовалась Бланка.

— Не важно, — ответила сойка.

— Ведь ты так называла Мильвио. Я помню.

— Говорю — не важно! — разозлилась сойка, уже понимая, что с госпожой Эрбет такие фокусы не пройдут. Она отнюдь не дура, продолжит задавать вопросы и в итоге, даже если не получит ответов, самостоятельно сможет прийти к некоторым выводами. Или хотя бы догадкам. К тому же в ней снова проснулась ненависть и злость не то к Тэо, не то к этому месту. Лавиани не находила себе покоя, и ей опять почудилось движение теней в дальнем конце коридора. Проклятый город стоило оставить за спиной. — Здесь последняя надпись, девочка. Переведи, и идем отсюда.

Шерон пробежалась по строчкам взглядом и прочла:

— «Вы большие дураки. Если кто-то после меня придет сюда — знайте это и не сомневайтесь. Как и то, что я расскажу о вашей глупости старшим, едва только вернусь отсюда, и доказательством тому будут ваши наказания в школе. И я спою об этом событии песню в назидание новому поколению. Город, проклятый Шестерыми, — не место для дураков. Это мир шауттов и мэлгов. Проваливайте. Нэко».

Лавиани нахмурилась и взяла из руки Тэо огниво, а затем резко ударила кресалом о кремень.

По коридору, освещая их лица, разлетелись ярко-синие искры.

Дэйт не собирался подслушивать. У него и мыслей таких не было.

Устав после целого дня пути и всего пережитого на равнине, с трудом съел тарелку рыбной похлебки и, прожевав колбасу, показавшуюся совершенно безвкусной, сопровождаемый немногословным Говертом, зашел в пустую, плохо протопленную казарму привратной стражи Балка. Несколько лежанок, груда теплых одеял, тусклый свет от масляной лампы, раздававший его со скупой экономностью нищенки.

— Можешь отдыхать здесь, — сказал десятник. — Смена не вернется раньше трех утра. Успеешь выспаться.

Не прощаясь, плотно закрыл за собой дверь, но, спасибо Шестерым, хоть засов не стал запирать. Дэйт так и не понял, кто они сейчас: гости, союзники или все еще подозрительные личности? Кажется, всего понемногу.

Он выбрал самую дальнюю лежанку, едва видимую во мраке, стянув из стопки верхнее одеяло, подумал, что печка остывает. Но ему было все равно. Дэйт с трудом снял теплые сапоги, те со стуком упали на дощатый пол. Раздеться он уже не смог. Рухнул на пахнущий прелым сеном матрас, укрылся с головой.

И… не заснул.

Сон долго не шел. Дэйт смежил веки, но перед глазами продолжали чередоваться картинки. Лицо Рукавички. Очень красивое, хоть и бледное. Он внезапно понял, насколько она привлекательна и… сколь отвратительна. Кем была женщина, чье тело занял шаутт? Какая у нее судьба? За что Шестеро отвернулись от нее, позволив демону воспользоваться чужой оболочкой?

Затем лицо Рукавички таяло, превращалось в лицо жены. Дэйт видел ее такой, какой запомнил в последний раз, прежде чем она умерла от зимней лихорадки. Не веселой, смеющейся, легконогой, с волосами, насыщенными ароматом солнца и ледникового ветра, а измученной, мечущейся в бреду, пахнущей потом, уже не узнающей ни его, ни дочерей.

Дочери… дочери копии их матери, лишь глаза его — серо-зеленые. Он сбежал от них, ушел на службу к герцогу, только бы не видеть в родных лицах ее. Словно был виноват в той смерти, хотя виновных не было.

Сейчас Дэйт понимал, не врал себе, что отец из него вышел плохой. Он всегда отыскивал повод не приезжать, отдав их на воспитание другим. В последний раз они виделись три года назад и…

Дэйт ощутил острый укол совести и стыда.

Постарался отогнать неприятные мысли и вспомнил кровавый дождь. Вихрь. Ужас, который пришел, лишь когда все кончилось. Стоны раненых. Белое лицо Эйрисла. Усмешку Катрин. Алый снег и упавшего на колени Мильвио.

Он все-таки уснул, провалился во мрак куда более густой, чем мрак пещеры, в которой они сражались, и проснулся от скрипа стула. Сонно приподнял голову и увидел южанина. Тот сидел за столом, закрыв лицо руками. Дэйт подумал, что сейчас совершенно неуместно дать ему знать, что он здесь. Возможно, треттинец хотел побыть один. Поэтому он вновь накрылся одеялом, нырнул в дрему, где Рукавичка убивала Эрего, швыряя рубиновые капли в распахнутые рты всех жаждущих новой веры, и проснулся от все время меняющегося старческого голоса:

— Здравствуй, Вихрь.

— Здравствуй, Четвертая.

Они стояли обнявшись в свете масляной лампы, затем Катрин отступила, села на второй стул и пристально вгляделась в лицо Мильвио.

— Совсем. Чуть. Ну, может, лет на пять ты стал старше с тех пор, как мы виделись. А это было уже давно. Ты помнишь когда?

— Не смогу с уверенностью сказать… Катрин? Интересный выбор имени.

— Нэ. Мое имя давно уже — Нэ.

— Забавно.

Они смотрели друг на друга через стол, он взял ее руки в свои, внимательно изучил морщины.

— Ты изменилась.

— Годы не властны лишь над тобой. Рыжий, как всегда, позаботился о своем лучшем друге. Но ты знаешь, я еще на многое способна. До сих пор могу огреть тебя палкой, как во времена, когда учила тебя фехтовать.

Смех его был тих и грустен.

— Я увидел птицу и понял, что ты близко, — наконец сказал Мильвио. — Давно ты не покидала Пубир.

— Этот город… Я тепло относилась к нему, еще в те времена, когда он знал лучшие дни. Хорошие были времена.