Алексей Калинин - Ведарь

В лицо ударяет удушливый дым, когда открывается подпол. Откашливаемся и спускаемся вниз.

В земляных стенах застревают осколки бомбы, некоторые вырывают приличные ямы. Толстые прутья посечены, в клетке лежит голый окровавленный человек. Разбитые губы силятся что-то, но грудь, пронзенная во многих местах, последний раз опадает, и оборотень затихает.

— Все запомнил? Понял, почему награда такая и кому? — спрашивает старик, когда я выбираюсь наружу, и поясняет. — Если убьют оборотни одного из фельдмаршалов, то на растерзание им дается целая деревня. И супротив никто не пискнет.

Даже тогда шла охота на людей. И в ту пору были свои ведари…

Братья остаются внизу, я пытаюсь привести в порядок мысли.

— Да, деда, запомнил. Где ж мне теперь заговоренных бомб набраться-то? — никак не удаётся пригладить торчавшие волосы.

В желудке круговерть — срочно нужен свежий воздух.

— В ларь залезь, да возьми две, больше не нужно. Нам ещё самим отбиваться, — старик поднимает сухощавую руку, указывает на кованый сундук под окном.

Под кафтанами, полосатыми штанами и рубахами, вольготно расположились десять «яблочек». Тяжеленькие, оттягивают руку, а их ещё кидать нужно.

— Деда, а как я узнаю, кто оборотень? Их же от людей не отличить, пока не перевернулись, — карманы отвисают из-за бомб.

— Почуешь, в тебе есть часть ведающей крови. Сейчас же ступай, молодец и не отходи от барина ни на шаг, — старик укладывается на печи.

Я не дожидаюсь выхода из подвала братьев, а быстрым шагом спешу обратно к Давыдову.

— Что, Митька, так быстро возвернулся? Али не по нутру хозяевам пришлись твои басни? — Денис Васильевич затягивает подпруги.

В полном облачении, попыхивая трубкой, Давыдов радуется погожему летнему утру, даже не догадывается, что за его голову обещаны людские жизни.

— Не всем же вирши слагать, да элигиями по бумаге рассыпаться. Рассказал всё как есть скороговоркой, в ответ попросили земле русской кланяться, да и был таков. А ты, Денис Васильич, куда собрался? — возвращается тревожное чувство, как в хате старика.

— Да хочу вчерашнее вино из головы повыветрить, к дозорным проехаться! Проверить, как там французы! — легко влетает в седло Давыдов.

— Денис Васильич, я с тобой! Мало ли собеседник по пути понадобится! — я кидаюсь опрометью за своей лошадкой.

— Мой ли это Митька? Прежний, пока все горшки не облазит, и почесаться поленится! — Давыдов задорно щерится.

— Да как тебя одного-то оставишь? Накинутся музы оравой большой, да и утомят излишне. Вдруг завтра в бой, а ты уставший? Вот и поеду рядом, — улыбаюсь в ответ.

Мы выезжаем из села и, легко пикируясь, скачем по тенистой лесной дорожке. Тревога нарастает, стараясь её не выказывать, шучу и дурачусь. Глазами же обшаривал каждое дерево, кусты, где мог притаиться злобный враг.

Чу!

Что же так настораживает в раскидистом дубе? Непонятное и необъяснимое. Какая-то лишняя деталь на фоне зеленой листвы, пронизанной солнечными лучами.

Я тоже подобрался, хотя и не мог выявить причину беспокойства денщика.

— Денис Васильич, а дай-ка трубочку на секунду! — я понукаю шпорами лошадь, загораживаю от дуба Давыдова.

— Митька, ты ж не куришь! Никак начать вздумал, подлец? Ещё табак у меня таскать будешь! — гусар вытаскивает-таки изо рта трубку и передаёт с дурашливым поклоном.

Я незаметно достаю медный плод, руны скребут по пальцам.

— Не, Денис Васильич, понюхать хотел. Правду ли говорят, что табачок у тебя душистый! — я понимаю, что смущает в дубе.

Среди листвы, скрывающей под зеленым пологом шершавый ствол, выделяется ветка, необычная своей угольной чернотой. Более похожая на дуло винтовки, ветка остается неподвижной под налетающим ветром.

— Взаправду ароматный, не врут люди. Сейчас, Денис Васильич, не удивляйся, так надо! — фитиль тлеет алой точкой, и я со всей силы бросаю бомбу в сторону дуба.

Странная ветка выплёвывает пламя, и среди ясного неба грохочет громовой раскат. Сильный удар в бок выкидывает из седла, но я успеваю увидеть, как в куче листьев разрывается брошенный снаряд.

Земля кидается навстречу, жестко бьет по телу, вышибает дыхание…

Я вскрикнул от неожиданности, но меня, как всегда, никто не услышал.

Пытаюсь вдохнуть, но не могу, тяжелый камень давит на грудь, мешает, не дает воздуху проникнуть внутрь…

С дуба падает человек, секундой позже соскальзывает винтовка…

Падение врага вижу, когда Давыдов спрыгивает с коня и приподнимает мою голову.

Удалось-таки!

В глазах темнеет. Склонившийся Денис Васильевич, высокие деревья, ржущие лошади — всё теряет очертания.

— Митька, родной, ты как? Ты ж меня от смерти спас! Потерпи, сейчас закрою рану! — стоящий на коленях Давыдов прижимает платок к моему боку.

— Денисс Вассильич, так и не сссделал щщщей! — слова выходят с трудом, будто тащу гранитные валуны.

— Митька, родной! Да я тебе сам каждый день варить буду, только живи! — Давыдов слегка приподнимает меня, придерживая за плечи.

Смутно проступают усы, щеки… Остальное проваливается в темноту… По телу волнами расходится лютый холод… Серые сумерки клубами застилают глаза…

— Не отдавай на поррругание з-з-землю русскую! — я из последних сил хватаюсь за доломан.

— Не отдам, Дмитрий! Уж если они до такой подлости опустились, что из-за кустов стреляют, то и я в партизаны уйду. Отомщу за тебя, за Россию! Клянусь! — слова Давыдова проступают через вату, заложившую уши.

— Денис Васильевич! Французы перешли в наступление! Получен приказ отступать! — доносится ещё один голос.

— Митька! Вставай! Родной! Не смей умирать! Вставай! — трясет за плечи Давыдов.

Полная темнота… Холод…

— Вставай, Саша. Пора подниматься! Вставай, говорю! — громкий голос набирал пронзительности. — Вставай! Кому сказано?

— Теть Маш, ну ещё полчасика, я же в школу сегодня не пойду! — я натянул на уши одеяло.

— Вставай, говорю! Пора начинать тренировки, или ты собираешься от оборотней грязными трусами отмахиваться? — не унималась тетя.

— Ну, ещё пять минуточек, так давно не спал на нормальной кровати, на чистом белье, на мягких подушках, — я попытался надавить на жалость, но, как и раньше, безрезультатно.

— Хорошо, я отстану от тебя и впредь не буду трогать, если сможешь щелкнуть меня по лбу, — пошла на компромисс коварная женщина.

— Теть, да после щелбана придется скорую вызывать, — я выглянул из-под одеяла.

Тетя стояла посреди кухни — худенькие ноги в войлочных тапочках, ситцевый халатик поверх ночнушки и пластмассовые бигуди на седых волосах. Тонкие руки вызывающе поманили пальцами. Вид щупленькой тети, стоящей в странной боевой стойке, заставил меня расхохотаться.