Алексей Калинин - Ведарь

Ноги не держали, и я чуть не повалился у брезентового полога. Но всё же взял себя в руки и заполз внутрь. Рухнул на спальный мешок и почти отключился, когда почувствовал, что рядом кто-то есть.

— Ты спас меня, Саша! — промурлыкал девичий голос.

— Юля, я не мог поступить иначе, — слова выдавливались с трудом, как паста из полуоткрытого тюбика.

— У меня никогда не было молодого человека, а эти…

— Всё позади, Юля, всё позади, — глаза слипались, в этот момент так хотелось, чтобы меня оставили в покое.

— А у тебя… У тебя когда-нибудь было?

Спрашивать такое у современного студента? В наш продвинуто-сексуальный век? От удивления у меня даже распахнулись глаза. Юля сняла ветровку, и отблески костра играли на её коже красными всполохами. Спать определённо расхотелось, невзирая на боль и жжение в суставах. Обнаженная грудь манила коричневато-розовым надвершием, с налившимся кровью соском, что походил на покрасневшую клюковку.

Я потянулся рукой, когда Юля мягко остановила:

— Подожди, скажи, у тебя раньше… это… было?

Я вспомнил слова опытного общажного ловеласа о том, что с девушками никогда нельзя говорить о бывших. Не рассказывать же Юле о Людмиле, пришлось отрицательно помотать головой.

— Нет, как-то не до этого было. Учёба и спорт занимали всё время.

— Ты мне не врёшь? — её глаза поблескивали в сумраке палатки.

— Не вру, — я постарался сделать голос как можно более убедительным и снова потянулся к ней.

Недалеко от убитых оборотней. И о чем я думал? Хотя понятно о чём, если даже боль перестал замечать.

— Подожди, у тебя есть…

— Нет, — я сразу мотнул головой.

Вот так вот рушатся мечты. И боль начала возвращаться.

— Я сейчас. У Сергея спрошу, — Юля накинула ветровку и выскользнула наружу.

Я остался ждать, дохнул на ладонь, принюхался, вроде ничего. Улыбнулся во все свои тридцать два зуба, когда снаружи раздался испуганный крик. Я дернулся вон, но не успел. Крыша палатки смялась внутрь, и в лицо мне ударил несущийся локомотив.

Мир вспыхнул ослепляющим светом боли, заполнив пространство головы.

Яркая вспышка канула в непроглядную тьму.

— Ну, ты чово, Петруха? — Степан вглядывается в мое дергающееся лицо, пока перевязывает рану. — Сильно зацепило?

Перед глазами до сих пор зрелище — залетает круглая бомба и крутится на полу. Много таких снарядов прилетает со стороны германцев, но так близко падает в первый раз.

Она взорвалась, а я тогда успел ещё подумать, что всё, амба. Цепляет осколком, вроде царапина, но попадает по артерии, кровь так и брызжет струйкой. Хорошо ещё, что рядом Степан оказался. Помогает. Перевязывает.

— Терпимо, и не такое заживало.

— Подавать смогешь?

— Смогу, пустяки.

— Вот и хорошо, нам бы ещё немного продержаться, — мы приникаем к раскаленному «Максиму».

Светлеет край неба, понемногу проступают очертания далеких окопов, мелькают оранжевыми точками костры кухонь, перемещаются искорки факелов. Крепость «Осовец» держится шестой месяц и не собирается сдаваться немцам. Толстые стены испещрены осколками, пол и перекрытия зияют огромными дырами от снарядов. Голодные, замерзшие, мы стоим из последних сил. Мы — русские солдаты…

Юля! Юля!! Юля!!! Я очухиваюсь от созерцания ада и вспоминаю, что только что было.

Старуха с косой постоянно вальсирует рядом. Я почти ни с кем не знаком, всех новобранцев… почти всех забрала безносая…

По сводкам разведчиков к нам стягивают семь тысяч бойцов и это против тысячи русских воинов, половина из которых необученные ополченцы…

Страшно, до скулежа страшно, но мы держимся. Мы стоим насмерть, за свою Родину, за Россию. Мысли об отступлении посещают, но давлю их на корню. Я не могу предать остальных…

Что же произошло? А? Я не хочу видеть сон, я хочу обратно!!! Я попытался удариться изнутри о того, чьими глазами смотрел, но мое бесплотное тело словно висело в невесомости, а тело бойца жило своей жизнью и подчинялось только хозяину.

Степан с самого начала обороны воюет, израненный телом, с издерганными нервами. Выходит из бруствера за секунду до взрыва, ускользает от пуль и осколков, что вонзаются в то место, где он только что стоял. Счастливчик, чего нельзя сказать о напарниках по расчету, пятерых забрала безносая. Степан-везунчик, но в то же время никто не хочет выходить с ним в пару. Мужчина словно перебрасывает свою долю на напарников.

— У меня есть медальон заговоренный, вот он пули и отводит, — смеётся на расспросы Степан.

Даже как-то показал медную бляшку, не больше алтына. На одной стороне искусно выбит арбалет, позади какие-то древние руны. Говорит, что от деда досталось и теперь охраняет пуще железобетонных стен. Говорит с улыбкой, а глаза смотрят испытующе — верю ли?

Медальон! Он такой же как у меня — значит это тоже охотник? Быстрее бы закончился сон, ведь там Юля…Там Юля!!!

Вот и меня цепляет, хотя вряд ли из-за везучести Степана. У нас почти все солдаты в той или иной степени ранены. Убитых не успеваем хоронить, огромные серые крысы шмыгают по трупам.

В наше окно уставился пустыми глазницами мой старый знакомец Серега. Наглые вороны выклевали ему глаза. Михайло лежит всего в сотне метров, но к нему нельзя приблизиться — летним ливнем сыплются пули, бомбы, гранаты. Артобстрел продолжается, снаряды ухают с частотой барабанной дроби, гул от взрывов почти сливается в один сплошной вой. Наша артиллерия отплевывается в ответ.

Я протягиваю ленту с уложенными свинцовыми малышами, щелкает затвор и «Максимка» снова оживает, посылает смерть по чернеющим окопам. Степан редко стреляет мимо, за каждую пригоршню патронов окопы расплачиваются одной немецкой жизнью. Наш пулемет редко стоит без работы…

Я невольно сопереживаю солдату. Жар битвы увлекает меня — если сейчас не могу узнать, что случилось с Юлей, так хоть постараюсь больше запомнить из показанной жизни.

Разведка доносит, что идут странные приготовления у немцев, показываются какие-то баллоны, трубки. Мы догадываемся, что грядет химическая атака, но не можем ничего ей противопоставить. Остаётся стараться выбить как можно больше противников. До чего же тошно смотреть, как палач раскладывает свои инструменты.

В желтое небо, похожее на голландский сыр, взвивается яркая ракета — что-то начинается. Приходит сигнал для немцев, хотя нас и так обстреливают не переставая.

Пехотная атака?

Вряд ли, когда немцы идут — их пушки молчат. Не желают они попадать под свой обстрел.

Неужели начинается химическая атака?

— Петруха, смотри! — Степан машет головой на окопы. — Вон она как, смертушка-то приходит!

Я облокачиваюсь на выщербленный подоконник и выглядываю наружу, где из немецких окопов выползает темно-зеленая полоса. Ветер весело гонит эту тучу в нашу сторону, словно туман нагоняет на чахлые деревца в долине. Однако, если утренний туман светлеет белыми космами, то эта туча зеленеет болотной тиной.