Светлана Кузнецова - Дворец для рабов [litres]

Пару минут Немчинов наблюдал за его лицом и наверняка наслаждался замешательством. Маряна снова громко фыркнула.

– Необычное имя, – заметил Тим, поскольку надо же было сказать хоть что-нибудь.

– Родители – еще те оригиналы, – пожала она плечами и обратилась к Немчинову: – Олег Николаевич, отчет я подготовила, смену сдала.

– Да-да, конечно. Отдыхай, – кивнул тот и вдруг пояснил, строго глядя на Тима: – Маряна… у славян в древности считалась воплощением нечистых сил. – И рассмеялся, когда тот вздрогнул, вспомнив про разговор о нечисти, затеянный бандитами в тоннеле. – Она не имела семьи и странствовала в снегах, время от времени навещая людей, чтобы сделать свое черное дело, потому бойся нашу прекрасную фурию, – похоже, Немчинов, произнося последнее, развлекался уже вовсю.

Маряна, наверное, давно привычная к подобного рода «шуткам», отсалютовала Немчинову, бросила на Тима нечитаемый взгляд и, резко развернувшись, направилась к выходу.

– По-моему, это вам стоило бы поостеречься, – огрызнулся Тим, когда она вышла и плотно прикрыла за собой дверь.

– Слушаю тебя очень внимательно, – вопреки собственным словам, Немчинов от него отмахнулся, улыбнувшись одной стороной рта.

– Можете и не слушать, да только видел я на станции вашу воплощенную нечисть. Это она стервятникам на нас указала! И прислушивались те к ней, словно к отцу-командиру, – заявил Тим и только после осознал, что лучше бы промолчал. Немчинов стрельнул в него мгновенно похолодевшим острым и цепким взглядом.

– Стервятники, значит… – протянул он. – Красивая метафора. Падальщики они и есть: преследуют смертельно раненного зверя, ждут, когда сам упадет, а затем набрасываются всей стаей; рвут на куски, жрут еще не окоченевшую плоть, упиваются кровью. Знаешь, почему я собирался убить этих тварей, несмотря на гражданство Ганзы и, поверь уж на слово, честную, беспорочную службу в ее частях? – Тим промолчал, но Немчинов все равно сказал: – Не потому, что меня волнует судьба тех, кого они назначили добычей, и не из-за мифической праведной борьбы за все хорошее против всего плохого. Просто хапуг в наших рядах быть не должно. Хапуг мелочных – тем паче, поскольку гниды они, способные предать в любой удобный момент, а еще продать, причем за пару патронов.

– Почему вы не вмешались?.. – простонал Тим и сам же возненавидел себя за продемонстрированную слабость. – Ведь когда началась стрельба, вы находились поблизости.

– Уверен? – вот теперь Немчинов казался искренне удивленным.

– Я слышал вас и догадался, что весь этот вой, шаги по потолку и прочая чушь – не просто так. Один из бандитов – тоже. Он ведь открыл стрельбу…

– Умный мальчик… Тимур Волков, – кивнул не столько Тиму, сколько собственным мыслям Немчинов. – Да не бледней ты так. У тебя кулон на шее болтается, а там имя выгравировано.

Тим тотчас ухватился за грудь, нащупывая маленькую металлическую пластинку – все, что осталось у него от отца: тоже Тимура и, разумеется, Волкова.

– Почему?.. – повторил он.

– Потому, – криво усмехнулся Немчинов. – Вот же упрямый: еще часа три назад при смерти лежал, думали, не очнешься, а теперь допросы устраиваешь. И кому? Мне собственной персоной! – И вдруг, мгновенно посерьезнев, сообщил: – Пока в долине дерутся два тигра, умная обезьяна сидит на ветке, наблюдает за схваткой и ждет ее исхода.

– Это вы мне так польстили, да?! – Тим все же приподнялся. В боку стрельнуло, дух захватило от огненной боли, но не столь сильно, чтобы не перетерпеть. – Не стоило! Люди погибли!

– Их все равно расстреляли бы, – равнодушно проинформировал Немчинов. – Нашел кого жалеть.

– У меня друг погиб! – закричал Тим, не собираясь усмирять начинающуюся истерику. Та требовала выхода, и он решил – пусть будет. Никаких перспектив для себя парень все равно не видел, добиваться расположения Немчинова не желал и, имейся у него пистолет, непременно спустил бы курок. Все его подозрения насчет ганзейцев подтвердились: они оказались равнодушными гадами, пекущимися лишь о собственной выгоде и удобстве, ни во что не ставящими других.

Немчинов же казался еще хуже тех, кто нагнал их в тоннеле, а потом хотел добить: умный, хитрый и безжалостный.

– Не думаю, будто по нынешним временам мгновенная гибель в бою является такой уж неприятностью. – В отличие от Тима, он сохранял абсолютное спокойствие и лишь слегка морщился, будто от головной боли. В неправильных разноцветных глазах светились смешинки, или же так попросту падал неверный свет лампы. – Если тебе будет легче от этого, скажу, что убили бы его все равно: мне достаточно одного для допроса. Замечу больше: не опои вас на «Маяковской» те молодчики, падальщики и не подумали бы разыгрывать весь этот спектакль, вернее, они предпочли бы совсем другой. Признаться, я сам не понимаю, отчего они не объявили вас шпионами с Красной Линии и не расстреляли – просто, быстро, и, главное, никто не подкопался бы.

– Да что вам всем до этой ветки?! – выкрикнул парень. – А насчет расстрела – да пожалуйста!..

А потом он захрипел, поскольку воздух в легких закончился, а из горла вырвался лишь слабый хрип. Немчинов каким-то неуловимым движением оказался рядом, пригвоздив его к кровати, перехватил за шею и склонился, ткнув кулаком в раненый бок. Горячее дыхание обожгло мочку:

– Это уж мне решать, сколько тебе пожить. И мое терпение отнюдь не безгранично, потому не испытывай его понапрасну.

Тим дернулся, в боку что-то сместилось, а перед глазами полыхнуло. Затем наступила тишина, и мягкая мгла приняла его в свои объятия. Тим искренне обрадовался ей, как родной, и, вне всяких сомнений, испытывал неподдельное счастье все то время, которое провел в отключке. Увы, все хорошее рано или поздно заканчивается. Теперь он молча смотрел, как перебирают лист за листом длинные сильные пальцы его врага.

Раньше Тим ни к кому не относился как к образцу для подражания, наверное, потому у него не было и тех, кого удалось бы ненавидеть с чистой совестью. С Колодезовым у него часто возникали разногласия, да и обида на последний поступок оказалась сильна. Однако о ненависти и речи не могло быть. Дядька оказался прав, а Тим сплоховал и потерял всех, кто пошел вместе с ним в столицу.

Зато Немчинов теперь воспринимался не иначе, как самый настоящий враг, которого хотелось убить, глотку перегрызть или задушить, и плевать на то, что потом сделают с самим Тимом. Однако хуже всего было то, что от предательского чувства благодарности – ведь, несмотря ни на что, ганзеец спас Тиму жизнь, а теперь возился, словно с человеком, который для него важен, – тоже не удавалось отмахнуться.

– Пришел в себя наконец-то, – не отрывая взгляда от документов, констатировал Немчинов. – Пить хочешь?