Аластер Рейнольдс - Медленные пули [сборник litres]

Я шла и думала. Беседа наша была кособокой, под стать походке Ингвар. До сих пор трудные вопросы задавала спутница, но теперь настала моя очередь.

– А вам-то что до всего этого? С чего вы взяли, что сумеете разгадать загадку? Вся Солнечная система уверена, что кольца образовались случайно. Почему вы считаете иначе?

Вопреки моим ожиданиям, Ингвар ответила не с раздражением, а чуть ли не с торжеством:

– Я ее видела.

– Что вы видели?

– Голову Давида. Своими глазами, за миг до удара.

– Вы там были?!

Внезапно Ингвар показалась мне очень старой и изнуренной, словно я присутствовала при завершении какого-то чрезвычайно масштабного и затратного предприятия, поглотившего десятки лет ее жизни.

– Я работала в Администрации. Пилотом одного из кораблей быстрого реагирования. Как только мы засекли приближение импактора, полетели навстречу. И приблизились достаточно, Лоти, чтобы увидеть дело ваших рук. Мы обстреляли камень, надеясь сбить его с курса или размолоть в щебенку. И даже было попадание, возле правого глаза Давида. Нас задело взрывом. Я потеряла управление, едва не погибла. – Она перевела дух. – Корабль получил тяжелые повреждения. Я тоже.

– Что было потом?

– Корабль удалось восстановить, да и меня подлатали. Гораздо лучше, чем моего напарника. Но везение везением, а для работы в Администрации я уже не годилась. Отсюда и смена профессии.

– Стало быть, о голове вы знали с самого начала?

– Как и все в Администрации, кто пытался предотвратить катастрофу. Но за пределы нашего круга это не вышло. Если бы Солнечная система услышала о гибели людей на Наяде, пострадала бы наша репутация. Умолчали мы и о том, что импактор был обработан скульптором, ведь это означало умышленное преступление, а не стихийное бедствие. Проговорись кто-нибудь из нас – и очень скоро открылась бы вся правда. Весь ворох наших ошибок.

– У Сканды не было намерения губить людей. Он всего лишь хотел создать нечто потрясающее.

– И это ему удалось. Как бы то ни было, сейчас о случившемся знают только двое: вы и я. Вопрос стоит так: что нам делать с этим знанием?

Нет ли здесь не замеченной мною ловушки?

– Вы много лет этим занимались, складывали картину по кусочкам, докапывались до истины. Нашли меня, установили мою причастность. Что ж, примите поздравления. Вы правы: я сообщница. Но как быть с тем, что я не знала, в какое преступление вовлечена? Администрация не откроет дело, поскольку настоящий виновник отсутствует. Вы не можете меня выдать.

– Вообще-то, могу. Но будет ли это правильно? – Ингвар задумчиво рассматривала свои ботинки. – Моя новая карьера сложилась удачно, стыдиться мне нечего. Я много работала, получила свою долю успеха. Правда, это были негромкие дела, так что мое имя в истории не останется.

– Но сейчас-то? – возразила я. – Если заявите о моей роли, прославитесь.

– И вас прославлю заодно, – кивнула Ингвар. – Подумайте вот о чем, Лоти: все, что вы сделали, каждый камень, над которым поработали, ваше творчество в целом – ничто по сравнению с головой Давида. А голова Давида – ничто по сравнению с кольцами Нептуна. Вы совершили акт волшебства; вы создали чудо. Это недоступно ни Иннингу с Тарабулусом, ни кому бы то ни было еще. И это единственное гениальное творение за всю вашу жизнь. – Тут в голосе Ингвар зазвучало благоговение. – Но вы никому об этом не расскажете. Не посмеете даже туманно намекнуть – до самого смертного часа. Ни почестей, ни славы. А у меня только хромота и собачья лямка второй профессии. Сможем ли мы так жить, вот вопрос.

– А если я за себя отвечу «нет»?

– Ваше имя станет известным.

– Имя преступницы, засаженной Администрацией в какую-нибудь кутузку?

Ингвар пожала плечами – дескать, какой пустяк:

– Кто-нибудь другой не раздумывал бы ни секунды. Творческие люди даже на смерть идут ради шанса прославиться. А вам достаточно лишь признаться.

– Ну а вы?

– Я раскрыла тайну гибели Наяды. Привлекла к ответственности единственного оставшегося соучастника. Я тоже получаю свою долю удовлетворения.

– Только удовлетворения?

– Еще и беспокойства. Как я сказала, если правда всплывет наружу, она понравится не всем.

Я укоризненно покачала головой: Ингвар слегка разочаровала меня тем, что дала слабину.

– Так говорите, у меня есть выбор?

– Выбор есть у нас обеих. Думаю, нужно заключить соглашение. Если одна будет тянуть, а другая упираться, ничем хорошим это не кончится.

Я снова взглянула на Нептун: кольца, вихри, меланхоличная синяя ширь… И подумала о звезде, что сияла несколько секунд в созвездии Печь. Свет корабля, гибнущего в беззвучном взрыве субатомной энергии. Говорят, стремясь обогнать другие вакуумники, он развил запредельную тягу. Кто-то хотел первым застолбить облако Оорта. Жаждал славы…

Еще я слышала, что выживших не было. Катастрофу засвидетельствовали машины. Ну, еще немногие люди, чей взгляд в тот момент был случайно обращен к созвездию Печь.

– А ведь слава была бы что надо, – сказала я.

– Это так, – кивнула Ингвар.

– Мое имя гремело бы в веках. Как имя Микеланджело.

– Верно, – опять согласилась она. – Но Микеланджело мертв. Сомневаюсь, что ему теперь не все равно. – Ингвар похлопала по туловищу ладонями. – Что-то холодновато. Тут неподалеку неплохой бар, и в нем нет камнерезов. Как насчет посидеть там, потолковать об искусстве?

Во многих моих произведениях речь идет об искусстве и деятелях искусства. Рискуя впасть в упрощенчество, скажу, что я об этом думаю. Я абсолютно убежден, что мой мозг создан для искусства, а не для науки. Я никогда не дружил с числами, и язык математики очень редко казался мне родным. Были планы после школы заняться иллюстративной живописью или литературным творчеством. Но в науку меня потянуло сильнее, я научился преодолевать мои аналитические ограничения и отложил искусство в долгий ящик. Я стал астрономом. Думаю, вполне естественно, что интерес к визуальному выражению однажды проснулся и стал просачиваться в мою прозу, хотел я того или нет. И этот рассказ о неудачной работе над скульптурой – тот самый случай.

Сознание возвращается ко мне в отсеке: он вроде душевой кабины, положенной на бок. Я лежу навзничь на поверхности с мягкой обивкой. Вокруг, на расстоянии вытянутой руки – белоснежные стены. Они загибаются и переходят в гладкий потолок с заглублениями и люками. Из отверстий змеятся трубки и кабели. Жужжат насосы, шипит и гудит вентиляция. Прямо надо мной с потолка смотрят глаза стереоскопической камеры.

Я дергаюсь: хочется поднять голову и хорошенько себя оглядеть. Защитную экипировку с меня сняли. На мне была экзоброня, а сейчас только легкий сетчатый костюм, и тот основательно изодрался. Я пытаюсь осмотреть конечности, но чьи-то руки осторожно возвращают меня в горизонтальное положение. Они торчат из отверстий у меня над грудиной, словно тянутся снаружи.