Евгений Южин - Угол

Осторожно переместившись на новое место, скелле выглянула – они все-таки посадили свой сарайчик, и теперь он стоял какой-то перекошенный и нестрашный, как куча ненужного хлама, на самой корме. Ула страшно оскалилась – настало ее время. Привычно расслабившись, она распустила себя, и мир вокруг зазвенел и засветился новыми красками. Никаких усилий – просто сметаем все красные пятна в одну ослепительную точку и бьем по кособокой хибаре. Пора очистить палубу от хлама – запустил капитан яхту!

Ула стояла, держась рукой за рубку, на уже привычно покачивающейся палубе, возбуждение кипело в ней, заставляя плясать и искажаться видимые только ей пятна – в далекой юности преподаватели в интернате всегда бранили ее за низкий самоконтроль, но это не помешает смести одним ударом мерзкое творение – когда прямо перед ней, как будто из ниоткуда, появился этот самый мун – лицом к лицу. Высокий, худощавый, но, очевидно, сильный мужчина, с по-настоящему страшным лицом – бледное, с незнакомыми чертами, покрытое темным наростом, как если бы сквозь его кожу на лице пробивались наружу волосы. Он спокойно и как-то отстраненно уставился на скелле, зачем-то отведя руку в сторону, будто указывая на что-то невидимое ниже уровня палубы. Реакция вновь не подвела опытную Улу, и она мгновенно ударила сверкающей звездой, видимой уже не только ей, но и простому человеку с обыкновенным зрением, прямо в безмятежно сосредоточенное лицо муна.

Голова мужчины полыхнула светом, Ула удовлетворенно улыбнулась и замерла – страшный мун не упал, не разлетелся на кровавые ошметки. Свет с его головы как будто взорвался, растекся быстрой волной по всему его телу и с оглушительным треском сорвался в его рук, ног, макушки слепящими шипящими разрядами. Мун почти не шевелился, он стоял напротив ошеломленной скелле, как ядро, сердцевина гигантского паука с ногами из ослепительных, шипящих и брызжущих искрами молний. Ошеломленная скелле не успела среагировать на знакомый отблеск искусства, метнувшийся позади нее, – тьма поглотила ее сознание, и Ула уснула.

Скелле – это ходящая рядом с вами смерть. Смерть настолько бесшумная и беспощадная, что она страшнее атомной бомбы. Про последнюю вы хотя бы знаете, как она действует, и тайно надеетесь, что она прилетит не прямо на вашу голову и вы успеете, может быть, рассмотреть грандиозное зрелище ядерного взрыва. Скелле же вы никогда не распознаете, если только они сами не решат открыться. Ужас невидимой и непонятной смерти лишил местных силы сражаться. Они прекратили воевать – мелкие стычки – это не война, и, как следствие, растеряли навыки, жизненно необходимые для этого грязного дела.

Вот и на этот раз, обдумывая и планируя операцию по захвату судна, я рассчитывал на сложный, смертельно опасный бой. Я рассуждал как человек, выросший не Земле, где война никогда не отступала слишком далеко от нас. Ее тень незримо накрывала нашу жизнь, даже в самые тихие и безопасные времена. Любой подросток, никогда не видевший ни одной смерти, лишь игравший на боевых симуляторах, расскажет вам о зоне поражения, о дальности действительного огня, об эшелонировании обороны, о прикрытии. Вот и я рассчитывал, что скелле, а сомнений в том, что на дипломатической яхте будут скелле, не было никаких, обнаружив мой пепелац, тут же выстроят что-то вроде противовоздушной обороны – на худой конец будут швыряться сосульками или чем-то подобным, экипаж затеет сложное маневрирование, и, вероятно, сам будет участвовать в защите судна.

План состоял в обездвиживании яхты, отстреле с безопасной дистанции и подавлении, таким образом, активной обороны, с последующей высадкой на дрейфующее судно под моим личным магическим прикрытием главной ударной силы – Аны.

Все оказалось намного проще и при этом совершенно не по плану. Наконец-то обнаруженная нами яхта – кстати, намного позже, чем мы рассчитывали, и не подумала маневрировать или хоть как-то препятствовать нам. Наоборот, в безветренную, почти штилевую погоду они сбросили ход, оставаясь на постоянном курсе, как будто приглашая нас на абордаж. Обзор через трубу показал наличие лишь одной полноценной скелле и неудобно расположенный для нас привод. Видя такую ситуацию, мы решили штурмовать сбросившее ход судно под прикрытием метателя. Главной задачей последнего было удержать скелле на дистанции, препятствующей непосредственному применению искусства, и бить по ней на поражение, вздумай она атаковать нас опосредованно. Однако скелле на борту и не подумала запустить в такую удобную мишень, как зацепившийся за судно самолет, какую-нибудь сосульку или чего-нибудь огненное. Она бросилась сокращать дистанцию, очевидно, полагаясь на само искусство. С точки зрения землянина, это то же самое, как если бы вы вместо того, чтобы бить по танку из гранатомета, бросились разоружать гранаты, лепить блины из тротила, баюкая в колыбели сознания мечту о том, как сейчас одним храбрым броском прилепите мину к тупой машине и как насладитесь ее обломками после этого.

Правда, надо признать, что абордаж, даже при этих почти идеальных условиях, оказался опаснейшим предприятием. Самолет, прицепившийся к корме яхты, немилосердно мотало. Если Ана, сидящая рядом с метателем и надежно привязанная к машине, еще могла что-то делать, то я – главная движущая сила абордажа, летал по кабине, уцепившись за канат, которым я притягивал машину к судну, как било внутри колокола. Что хуже, я стучал своим немаленьким тельцем не только по стенам и силовому набору, но и по той же скелле, азартно отстреливавшей угрозы. Когда самолет опустился совсем низко и стало понятно, что при любом исходе мы рухнем не в море, а на палубу, я отключил привод, и мы действительно рухнули. Одна лапа в результате была сломана, машина накренилась и теперь в таком виде украшала корму. К счастью, не пострадал хвост, иначе возвращение своим ходом стало бы невозможным.

Потихоньку темнело. Яхта, под нашим чутким контролем подойдя ближе к берегу, стала на якорь. Обездвиженная Аной скелле валялась с застегнутым по всем правилам шлемом на голове и связанными руками в отключке, ожидая, пока мы разберемся с экипажем. Обнаруженные на судне две молоденькие темнокожие девочки – свита захваченной скелле, спали, не без вмешательства Аны, в каюте.

Большая часть экипажа сидела запертой в трюме, пока отобранная четверка во главе с корабельным плотником осваивала новую профессию авиационных механиков, приводя в порядок сломанное шасси самолета.

Ана, ласково погладив капитана по плечу, отчего тот стал белее бумаги, удалилась с ним на бак, и я, с некоторым даже облегчением, остался контролировать ремонтников, ожидая ежесекундно жуткого предсмертного вопля капитана. Новоиспеченные авиационные специалисты в отсутствие скелле оживились, стали посматривать на приблизившийся берег и тихонько переговариваться. Пришлось крутнуть кристалл, зажатый в пальцах, и аккуратно приложить разрядом самого наглого и бесполезного моряка. Мычащее тело отнесли в трюм, на его место явился испуганный и молчаливый, зато работящий молодой матросик. Авиаспециалисты прониклись внезапным почтением к моей персоне, и берег больше не казался им таким заманчивым.