Евгений Южин - Угол

Женщина завороженно следила за мной, за движением моих губ и не отвечала.

Я обернулся к Ане:

– Ты ей ничего не повредила пока?

Моя скелле мотнула головой:

– Еще нет.

– Если не хочешь, можешь не говорить. Но тогда не жалуйся! Ты понимаешь меня? – вновь обратился я к монашке.

– Понимаю, – наконец разлепила губы та. – Я пить хочу.

Я понимающе кивнул, но не сделал и малейшей попытки напоить ее.

– Так как тебя зовут?

– Ула.

– Ула, – покатал я на языке короткое имя. – Ула, у тебя дети есть?

Женщина уставилась на меня широко открытыми возмущенными глазами, затем резко выбросила, как выплюнула:

– Я приняла обет!

Позади шевельнулась Ана, взгляд пленницы метнулся, я посмотрел на мою скелле, призывая ту сдерживаться.

– Понятно. Ты сдохнешь, и после тебя никого не останется.

Ула дернулось было что-то ответить, но промолчала, по-прежнему испугано глядя на меня.

– Скажи, Ула, и ради чего ты дала обет? На что ты променяла свое естество? Великая жертва – ради чего она?

Я слышал, как шевельнулась Ана, но не отрывал взгляда от пленницы – почему-то мне в данный момент ответ на этот неуместный при этих обстоятельствах вопрос казался очень важным, важнее того, куда они спрятали нашего ребенка. Ула, до того напряженно смотрящая на меня, опустила взгляд, ее глаза метнулись в сторону, но ничего не ответила.

– Ула, честный ответ очень важен. У тебя есть шанс услышать правду от самой себя. Мало у кого это получается. Пойми, ты сейчас не просто пленная – неудачная жертва обстоятельств и переменчивости войны. Ты сейчас сидишь напротив родителей, потерявших едва рожденного ребенка благодаря тебе. Если в тебе не умерла женщина, то ты должна хотя бы догадываться, кто напротив тебя. И я сейчас говорю не о себе – я мужчина, человек с врожденной готовностью к смерти, я о матери, которая до сих пор не знает, даже кого она родила – мальчика или девочку. Мне кажется, что перед лицом такой силы надо проявить уважение и почтение к ней. То, что ты сейчас скажешь – ты больше никогда не услышишь, даже во сне.

Монашка, казалось, вся вжалась в стену, некоторое время молчала, продолжая буравить меня взглядом, потом повернулась в сторону Аны, тень которой касалась ее плеча:

– Это мальчик! С ним все в порядке! Никто не сделает ему ничего плохого!

Тень метнулась и пропала – Ана растворилась в темноте, взгляд Улы вернулся ко мне. Я собирался заговорить, но она перебила меня:

– Его отправили в Угол с кормилицей и охранником. Они ничего не знают о нем, но они хорошие, надежные люди. Обитель в Угле присмотрит за ними – настоятельница должна быть в курсе. Я не знаю подробностей – мое дело передать ребенка.

Она замолчала, увидев поднятую ладонь – мне надо было остановить ее, пока она не начала врать, тем более что я уже узнал главное. Несмотря на это, меня мучал тот же вопрос – ради чего идут на подобные жертвы и преступления? Неужели причина – всего лишь банальная возня вокруг власти?

– Ула, Ула. У тебя был шанс услышать правду, а победил страх. Все, что ты сейчас торопилась сказать, моя скелле вытащит из тебя так или иначе – ты не сможешь ей сопротивляться, и ты это знаешь. Я же вижу, ты в курсе, кто она. – Я сделал паузу и приблизил мое лицо, почему-то пугавшее монашку. – Но никто не сможет вытянуть из тебя настоящую правду – ту, которую ты сама не хочешь знать. Ради чего ты пошла на эту жертву? Что для тебя важнее жизни? – Я поморщился, недовольный своим корявым языком. – Не твоей жизни.

Монашка закрыла глаза, и вдруг я заметил, что она плачет. Плакала она молча, и я так и не узнал, чью жизнь она оплакивала – свою или ту, что остается после нас.

Я никуда не ушел. Ана разговаривала долго, хотя и чувствовалось, как она устала. Но скелле – это скелле. Умение сдерживать себя, управлять собой давалось им годами беспощадных тренировок, дрессуры со смертельными исходами для тех, кто не справился. Должен признаться, что я был совершенно не готов к этому. Даже убить пленного – для меня невозможно. Сказывалась какая-то материнская, звериная, инстинктивная жестокость – Ана искала своего малыша, чтобы защитить его, и соображения гуманности для нее были раздражающей глупостью изнеженного цивилизацией инопланетянина.

Когда все закончилось, я понял, что наконец-то полностью разделил тяжкую ношу, которая таилась в душе Аны. То, что теперь лежало на дне моей совести, уже изменило меня. Пытка, которой меня подвергла неведомая скелле годы назад, затронула лишь древние глупые инстинкты – страх и ненависть. Как человек, точнее, как то, что отделяет нас от животных – я не изменился. Теперь же я принял на себя грех, калечащий душу. Я действовал сознательно, и никто не мог уже оправдать меня обстоятельствами или инстинктами. Теперь, так или иначе, мне предстояло ответить за это.

Утром мы улетели, оставив в море обездвиженную яхту, растерянный экипаж и так и не сообразивших, что произошло, девочек из эскорта несостоявшегося дипломата. Углом назывался один из островов на месте разрушенного континента, бывший в далеком прошлом его крайней юго-восточной частью. Отправляться через океан без подготовки было безумием, и мы возвращались к Саму за поддержкой. Со слов Аны, Угол был единственным местом на бывшем континенте, где удалось закрепиться ордену. Там располагалась обитель сестер и не действовали законы Мау. К счастью, орден не имел связи с далеким форпостом, и мы могли рассчитывать за счет самолета опередить любых гонцов за океан. Нам же предстояло расплачиваться за скорость риском и неудобствами обитания в тесной кабине – ну, космонавты ведь умудрялись же как-то жить неделями в крохотных отсеках первых кораблей. Перетерпим и мы. Главное – не сгинуть безвестно на просторах океана.

Юг континента был населен довольно плотно – мы пролетали несколько крупных городов, часто встречались городки поменьше. Я устал и очень хотел немного передохнуть, поесть по-человечески, посмотреть на людей и их жизнь в местах, которые я до того никогда не видел, но Ана была неумолима – ее вела жгучая страсть матери, ищущей своего ребенка, и все мои робкие попытки уговорить ее остановиться не на краткий перекус посреди очередного поля, а поблизости от хотя бы небольшого городка, натыкались на искреннее непонимание. Так и остался для меня юг просто гигантской густонаселенной равниной, разрезанной руслами многочисленных рек и усеянной ожерельем человеческих городов вдоль них. Интересно, но на берегу океана городов не было. В устьях больших рек встречались небольшие городки, явно кормившиеся морем, – и только. Никаких побережий, застроенных небоскребами или останками древности. Видимо, и до катастрофы местные видели мало пользы от местного моря. Жизнь на планете, хотя и довольно разнообразная, одновременно была примитивна и неразвита, с точки зрения Земли – крупнейшие существа, способные к самостоятельному перемещению, лохи, напоминали наших беспозвоночных и обитали исключительно в воде. Местная растительность в то же время была настоящим Клондайком для людей, предоставляя не только продукты питания для них и животных, занесенных с Земли, но и производя массу полезнейших веществ и материалов. Вообще, слово «голод» в местном языке носило персональный оттенок – голода как массового явления здесь не знали.