Андрей Но - Субъект. Часть вторая [publisher: 1С-Паблишинг]

Что она будет делать теперь? – размышлял я и тут же понял. Жить.

Как и раньше, она будет жить и поддерживать непрерывность моего биоритма. Но теперь уже более действенным путем, не дожидаясь моего одобрения свыше. Энергетическое сырье в меня поступает прямо из воздуха, болезнетворные бактерии и вирусы наверняка выветриваются из меня и без старания иммунной системы – разве что она участвует в их поиске и опознании. Да даже само сердце, в случае чего, мне под силу заставить сокращаться его вручную…

Да и так уж ли мне нужна была отныне кровь?.. Ведь она тоже посредник. В какой-то мере я, получается, бессмертный…

Но только до тех пор, пока сохраняется активность и функциональность желеобразного вещества. А себя оно в обиду не даст точно…

В дверь коротко постучали. Вынырнув из своих раздумий, я прокашлялся:

– Кхм-кхм, да? Входи.

– Доброе утро, – бодрым голосом оповестил сосед, – как спалось?

– Не очень, – вспомнил я потасовку под окном, – утром какие-то люди шумели, мешали спать.

Его лицо потемнело.

– Там кто-то кого-то ткнул ножом. Наряд полицейских приезжал, скорая помощь. Они не особо торопились с пострадавшим. Видимо, спешить уже было некуда.

Я промолчал.

– Всякое бывает, в общем, – по-философски шмыгнув, произнес он. Однако через мгновение на его лицо уже вернулась позитивная улыбка, – но ты, смотрю, крепишься. Может, ты и прав, и медпомощь тебе в самом деле не понадобится.

Шагнув к выставленным на полу продуктам, он наклонился к говяжьей вырезке. Или, точнее, к тому, что от нее осталось – от прикосновения к ней пальцем посыпалась какая-то труха, сам кусок выглядел мумифицировавшимся, потускневшего оттенка. Ко всему прочему, он еще и ничем не пах, ведь там ничего не осталось даже для бактерий, чтобы было чему гнить и разлагаться от их активности.

Курица же больше походила на муляж самой себя – поделка двадцатилетней давности, не встряхиваемая ни разу с самого момента производства. В банке от протеина была пыль. Невесомая и развевающаяся с зачерпнувшей ее ладони. Пластиковые коробочки с хондроитином и глюкозамином весить стали на порядок легче.

– Что здесь произошло? – медленно протянул сосед.

Я мотнул головой.

– Диссимиляция.

– Ясно, – не стал уточнять он. С немым ошеломлением сосед принес мусорный пакет и стал сгребать в него испортившуюся пищу. Напоследок он шагнул к моей кровати с непонятной, загадочной улыбкой и, пошарив под ней, нащупал принесенную им накануне специализированную емкость.

Изобразив внезапный интерес к царапине, оставленной котом на диване, я не заметил промелькнувшее, словно блик от заходящего солнца на окне, волнение в его глазах. Но от меня не укрылось его усилившееся потоотделение…

Ну что, стоило оно того, – разозлился я внутри себя, – кто же тебя дергал подписываться на этот бред. К чему так нянчиться со мной?

Буркнув что-то про магазин, он скрылся в коридоре. Через несколько минут хлопнула дверь в нашу квартиру. Я облегченно выдохнул – наступил момент, когда можно было сорвать с себя маску адекватного положения вещей и быть собой.

Спокойно встав, я оперся на больную ногу и спокойно пошел в ванную справлять нужду. Дело в том, что так же справлял я ее там и ночью, когда сосед у себя спал – звуки шагов, скрип открываемых дверей и шум слива воды я подавлял в самом акустическом зародыше. А его емкость, предоставленную мне для опорожнения в унизительном положении лежа, я заполнил обыкновенной водой, щедро пролив туда коричневый раствор Люголя, что давно уже бесцельно застаивался в тумбочке возле кровати.

Впрочем, я не вполне отдавал себе отчет, что толкало меня на подобную сговорчивость. Почему я старался всегда делать то, что от меня ждут?

Разумеется, на эту мысль наталкивала не только эта ситуация – здесь я попросту пытался избежать вопросов, не на все из которых можно было бы получить утихомиривающий и переакцентирующий внимание ответ.

Эту сговорчивость я замечал за собой в целом.

Причиной тому была трусость, страх раздосадованности и гнева ошибившихся во мне людей или же желание иметь за собой право неожиданного для всех перевоплощения в своевольного и независимо поступающего человека, на которого не станут полагаться, и которому не будут доверять так, как соответствующему их ожиданиям тихоне – я не знал.

Но одно я понимал точно – притворяться я больше не хотел. В этом не было больше никакого смысла.

Никакие социальные отношения и никакие перспективы, следующие из них, не могли мне обещать большего, чем то, что я уже имел сейчас. То, чем я владел, словно имением, свалившимся на голову – точнее, принявшим удар моей головы на себя, – как благородному сыну по наследству от располагающего богатствами отца, давало мне непререкаемый статус, право на запретное, без каких-либо заслуг и без хитроумно выстроенных карьерных лестниц.

Оковы последствий от душевных порывов были сняты… Освобожденные запястья вращались, разминались, нагнетая свежую кровь… Оставалось лишь отвыкнуть держать руки за спиной… И, наконец-таки, уже стать самим собой.

Воодушевленным взглядом я прошелся по своим вещам, придирчиво осмотрелся в своей комнате. Мне хотелось изменений прямо сейчас. Хотя бы их видимости. Для начала – хотя бы первый шаг, что закрепил бы собой серьезность моих намерений, а в дальнейшем служил бы напоминанием.

Под моим тяжелым взглядом угловой шкаф, что упирался в потолок, с хрустом отлепился от паркета. Неслышно посыпались редкие, когда-то сплющившиеся под ним крошки. Замерев над полом и, чуть покачиваясь, словно бы от ветра, а на деле от перескакивания воздействия с одних захваченных в нем точек на другие, он плавно перенесся в противоположный угол. Делал я это осторожно, так как неверно подобранная конфигурация из этих точек могла его разрушить тем же образом, как и необдуманно выковырнутые бруски обрушивают башню в игре Дженга.

Потом же, улегшись на кровать, я не стал отказывать себе в радости кратковременного ощущения полета. Это было словно как в недавнем сне, пока один из захваченных сегментов в каркасе кровати не сместился под весом давящих на него сверху остальных – зловеще треснула дощечка, отчего койка накренилась, но, среагировав на мой лихорадочный приказ, она тут же выровнялась и поплыла к ближайшей стене.

Повозившись с маскировкой следов порчи не принадлежащего мне имущества, я продолжил экспериментировать с положением остальных предметов в комнате. На перестановку всей мебели ушло не более двух минут.

Ближе к вечеру вернулся сосед. Я в это время спал. Занося продукты, он не увидел меня на прежнем месте. Его рука, потянувшаяся было к выключателю, остановилась, а лицо, и без того вытянутое в соответствии с его этнической принадлежностью, вытянулось еще сильнее.