Андрей Но - Субъект. Часть первая [publisher: 1С-Паблишинг]

– Ты себя вообще слышишь?! Что это значит?! Больше не приходить?!

Я увидел, как его фигура, свирепо размахнувшись, швырнула в стену телефон. Еле успев среагировать, я целиком подавил всю кинетическую энергию, которую он придал ни в чем неповинному устройству, и оно замерло возле самой стены. Я зашел в комнату, и друг перевел на меня свой дикий взгляд. Телефон поплыл к нему обратно.

– Думаю, тебе он все же еще пригодится, – спокойно произнес я.

– Ты подслушивал наш разговор? – рыкнул он, резким движением перехватив парящее устройство.

– Боюсь, его слышали даже соседи.

Друг разразился руганью и бесконечными вопросами, адресованным то ли мне, то ли всему женскому населению планеты. Он бешено негодовал на тему их иррационального подхода к взаимоотношениям, причитал о том, как нам, бедным и лишенным телепатических сил мужчинам, приходится все это терпеть. Мне же ничего не оставалось, кроме как выслушать его, как и во все прошлые разы, чтобы затем, как и всегда, задать один и тот же веский вопрос: «А зачем ты с ней, зачем ты это терпишь?», на что он, как и обычно, заявил, что, в целом, ему с ней очень даже хорошо, если не брать во внимание все эти недопонимания и обиды. И вообще, все дело в чувствах.

– Это всего лишь привязанность, – отмахнулся я. Но внутри меня все равно что-то предательски сжалось. Я старался не вспоминать о своей неразделенной… о своих несостоявшихся надеждах на Марту. Как будто мне больше не о чем было сейчас подумать…

– Это нечто большее, тебе не понять, – огрызнулся друг, явно намекнув на краткосрочность всех моих былых похождений.

– Под чем-то большим ты подразумеваешь свою дофаминовую кабалу?

– Нет, высшую ценность в жизни. И она стоит выше твоих химических реакций.

– Да брось, – я заложил руки за спину. – Наш мозг не ищет то, что общепризнанно представляет собой ценность. Он ищет то, что его, конкретно его, стимулирует. В твоем случае эта девушка стала неотъемлемой частью твоего дофаминового обмена. Стремление к ней твой мозг поощряет удовольствием, а отдаление же, пусть и предпринятое из рациональных побуждений, наказывает ломкой. Как бы вы ни ссорились, сколько бы вы ни хлопали друг перед другом дверью, чтобы, наконец, вернуться к свободной и независимой жизни, дофаминовый голод рано или поздно выплюнет вас из лона самодостаточности обратно. Один из вас притащится – если понадобится, то на коленях – к другому, подавив в себе противоборствующую, но все же в меньшей мере стимулирующую активность в отделах, отвечающих за гордость, самоуважение или за смоделированную перспективу дальнейших планов, которые не терпят тянущих на дно людей. И это не твой выбор. Выбор давно сделан за тебя, и за него голосовали две соперничающих фракции нейронов. Как и всегда, победило большинство. Вся твоя система поощрения перестроилась целиком, настроив свои каналы для подпитки на её присутствие. Пока в твой мозг поступают сигналы от самых разных органов чувств, сигнализирующих об её присутствии, ты чувствуешь комфорт и благополучие. Но от пресыщения вскоре ты начинаешь все воспринимать как данность и здравомыслие, прокашляв свое горло, на котором ослабла хватка твоей слепой любви, начинает громко кричать, возмущаться стесняющим положением вещей, оно начинает указывать на действительно ненужные вещи в твоей жизни. Оно предлагает план. Оно буквально дразнит тебя абстрактными возможностями, которые перед тобой откроются, если ты, наконец-таки, бросишь ее и в корне изменишь свою личную жизнь. Ты начинаешь раздражаться на мелочи, чувствовать дискомфорт в ее присутствии, внутри тебя от возмущения высекается целый сноп искр, одна из которых таки разожжет между вами очередной скандал, в результате которого вы разойдетесь, чтобы потом, под рев проголодавшегося чудища из подсознания, снова сойтись вновь. Разве не так?

Он пожевал губами, но так и не нашел, что мне ответить.

– Ты наркоман, мой друг, – похлопав его по плечу, снисходительно произнес я.

– Вот только с тупым кайфом от наркоты это сравнивать не надо, ладно? – взвился он.

– Кажется, ты так и не понял, что я имел в виду, – грустно произнес я. – Один и тот же отдел мозга имеет прямое отношение как к наркотической зависимости, так и к влюбленности. Даже материнская забота, этот, якобы, святой зов, – всего лишь погоня мозга матери за сильным поощрением, – друг сморщился от подобного кощунства, – так что, как бы это парадоксально ни звучало, но проявление заботы о своих детях – эгоизм. Хотят дети заботы или нет, она все равно будет, потому что так хочет мать, она получает от этого удовлетворение, еще и утверждая при этом, что это только ради их же блага. Ведь она думает о них. Да, думает. Но думала бы, если бы сама при этом стимуляций никаких не получала?..

– Возможно, ты и прав, – неуверенно промямлил друг, – но я не хочу видеть мир в подобном свете. Каково это осознавать, что ты всего лишь марионетка своих инстинктов?

– Лично мне знания не мешают, – оптимистически подметил я, – живем то мы ради ощущений. Ну и пусть это всего лишь приманка. Зато какая сладкая на вкус…

– Не сказал бы, что ради этих ощущений можно жить, – кисло напомнил друг, кивнув в сторону своего телефона.

– Приманки надо еще уметь выбирать… Ну а так, вся твоя душевная проблема представляет собой всего лишь неверно выстроившиеся нейронные сплетения, в чью обязанность входит поощрять. Наверняка в Айсберге могли бы уже придумать решение этой проблемы. Они ведь уже научились прививать примитивные навыки и подавлять эмоции, – рассуждал я, уставившись затуманившимся взглядом в окно. В небе начинали провисать перенасыщенные влагой тучи, на улице проступала неестественная, желтоватого оттенка тьма. Ветер исчез, пропали звуки птиц, замерли в дурном предчувствии едва прорезавшиеся ростки листьев на деревьях.

– Подумать страшно, – промолвил я, продолжая свою мысль, – насколько бы изменился мир, если бы люди научились сознательно избавляться от любовных, да и вообще любых переживаний. Было бы это концом или же, наоборот – началом? Подчинить себе то, чем нас, словно козла морковкой, направляли. Ведь вся наша жизнь – это метания от одного ощущения к другому. А получив прямой доступ к ощущениям, которые были единственным, что заставляло нас работать на инстинкты, мы ведь перестанем вообще что-либо делать для них. Мы объявим им войну. Это будет рассветом внутренней свободы и, в то же время, закатом человечества как вида…

Но есть ли смысл этого бояться, если сохранение нашего вида все же не в наших интересах? Возьмем, да перестанем размножаться… Ведь это представляет собой интерес лишь для инстинктов, говорящих через нас, отобравших наше право голоса и право выбора – смириться и выбыть из этой безумной гонки с передачей генетической эстафеты…