Игорь Азерин - Эра падающих звёзд [СИ]

Рахматуллин поинтересовался:

— А техника?

— Мотострелки по штату. Три БМП и тридцать человек вместе с их командиром, — Гамидов взглянул в лежащую перед ним на столе раскрытую записную книжку, — старшим лейтенантом Солариным. Он же назначается старшим сводного отряда. Координацию с другими подразделениями буду вести я. Ополченцы приедут на двух машинах. У них есть пара квадрокоптеров. Так что и с воздуха будете иметь поддержку. Также за обстановкой в районе следит радиоцентр, и мы будем наблюдать со своих позиций. Ну, и пока подкрепление не прибыло, давайте на карте ещё раз подробнее разберём план.

В целом не отвергая вчерашние предложения Рахматуллина, майор Гамидов, как кадровый офицер, критически их рассмотрел и составил план по правилам военной науки. Он определил вероятное направление отхода диверсантов, если они будут находиться в селе или в его окрестностях, и с учётом этого распределил пикеты, их численность, секторы наблюдения и порядок занятия позиций.

От начальника штаба учебного полка Ильяс уходил вместе со старшим лейтенантом Коленским, командиром взвода из двенадцати ополченцев, — тот приехал минут двадцать назад на «Ниве» с водителем и своим заместителем, в сопровождении «Газели» с остальными бойцами взвода. Время было четверть десятого, и мотострелки ещё не прибыли. Подходя к казарме, Ильяс увидел Кадушкина в окружении ополченцев, собравшихся в курилке.

— Сначала ему дали пять лет, — травил Кадушкин очередную байку, — и уже почти отсидел их, когда выяснилось, что под давлением он оговорил себя. Ну, добавили ему ещё три года.

— За что?! — изумились в один голос двое самых доверчивых слушателей.

— А за то, что самооговором ввёл в заблуждение много народу: следователя, прокурора, судей и даже государственного адвоката.

Завидев подошедших офицеров, кто-то скомандовал:

— Смирно!

— Вольно… — махнул рукой Коленский.

Этот офицер был, как и его подчинённые, добровольцем. В своё время он отучился в кадетском корпусе и поступил в военное училище, но обнаружились проблемы со здоровьем, поэтому строевым офицером не стал. Сейчас ему было тридцать пять, но выглядел он старше своих лет: обрюзгший, излишней полноты, с обширной лысиной на черепе в кругу редких волос.

— Ты куришь? — спросил он, останавливаясь.

— Нет. Я пойду внутрь, — ответил Рахматуллин и отправился в казарму.

— Я нужен, товарищ лейтенант? — обратился к нему Кадушкин.

Ильяс, не останавливаясь, на секунду обернулся:

— Нет, — и махнул рукой. — Кури.

Когда через полчаса приехали мотострелки, опять пришлось идти в штаб на совещание. Старший лейтенант Соларин оказался медведистым, высоким, длинноруким мужчиной двадцати четырёх — двадцати пяти лет, с лицом героя кинобоевиков: резко очерченные скулы, квадратный подбородок, заострённый хребет носа, мясистые губы; голос его был хрипловат и басист. Соларин был крайне немногословен, и в его обращении, взгляде и манере нависать над собеседниками явно чувствовались нотки угрозы. Даже майор Гамидов говорил тише обычного и вёл себя при нём настороженно. Ильяс, лишь пару раз вскользь взглянувший на мотострелка, пытался понять: он злой по жизни или готовится к встрече с врагами отечества, а пока их поблизости нет — тренируется на окружающих?

Впрочем, позже, на общем построении сводного отряда, Рахматуллин убедился, что при бесспорной брутальности Соларина, он был скорее строг, чем груб. Бойцы его взвода поражали великолепной муштровкой и дисциплиной, команды они выполняли быстро и чётко, как живые эталоны воинского устава. Свои требования он разок-другой подкреплял решительными движениями захапистых рук с огромными борцовскими кистями. В пару минут он засмирнял и заровнял даже ополченцев — животы втянулись, усы топорщились, лица некоторые покраснели от неожиданных образов, навеянных устным творчеством старшего лейтенанта. Кое-что новое узнали о себе также Кудушкин и Кинулов, и оба от открывшейся истины постройнели, подтянулись… почувствовали себя молоденькими новобранцами, у которых всё ещё впереди — и наполненная риском жизнь, и обязательные подвиги, и посмертная слава.

Наде, бледной, как пасмурное зимнее небо, он ничего не сказал (наверное, поняв, как близка она к обмороку). Посмотрел… посмотрел — и чудовищным напряжением воли перенёс в будущее с языка несколько оригинальных словесных комбинаций. Перенёс недалеко, секунд на пять, и когда они истекли, весь строй услышал слова, наполненные простотой, удивительным смыслом и однозначной армейской истиной. И всем стало ясно, что если в окрестностях Ярково кому-то было предначертано отдать Богу душу именно сегодня, то, чтобы не отягощать свою карму, предварительно следует получить разрешение старшего лейтенанта Соларина.

Звучали рыки.

— Р-р-равняйсь! Смирна! Напр-р-ря-а-а-а… Ву!

Силён был голос. Как грозный львиный рёв разносится над саванной, так команды старлея раскатывались по плацу, по территории учебного полка, и в тембре далёкой канонады достигали полигона, заставляя там курсантов с неясной тревогой всматриваться в горизонт. Не исключено, что машинальные импульсы к выполнению команд приходилось подавлять в себе начальнику штаба, командиру полка и его заместителю по воспитательной работе.

А команда «Шаге-э-э-эм-марш!» в исполнении Соларина, казалось, подразумевала направление… общеизвестного, но не географического характера.

С Рахматуллиным и Коленским, как с офицерами, Соларин соблюдал субординацию, но после построения и короткого марша на плацу они чётко знали две вещи: первая — кто тут старший, вторая — диверсантам лучше самим прийти сюда (на КПП), сложить оружие и попросить убежище на гауптвахте.

В одиннадцать часов отряд выстроился в автоколонну из трёх БМП, «Нивы», «Газели» и УАЗа. Влезая в автомобиль, Кадушкин (всё ещё в экстремальном напряжении, словно его сняли с дыбы, едва насадив) сказал:

— Крутой мужик этот Соларин. Маршалом, наверное, станет.

— Ага, — согласился Кинулов, занимая место за рулём. — Похож на генерала Лебедя. Был такой, помните, может. Этот в два раза больше и в четыре раза горластей. Мне до сих пор хочется делать ногу выше, а шаг — чётче. Только так машину вести неудобно.

Рахматуллин ему пообещал:

— После задания я тебе дам возможность подефилировать, чтобы командиров не обсуждал.

Потом, когда колонна двинулась к месту проведения операции, речь зашла о теме, которая была Ильясу не по душе, из-за скользкости и тревожности, но пресекать он её не стал — всё-таки новости какие-никакие. Малознакомые русские старались не общаться с ним на предмет отделения республик и областей, хотя это волновало всех и уже начались пересуды в армейской и полицейской среде, так как многие служили вдалеке от родственников или места рождения. Кадушкин или Кинулов постоянно общались с разными людьми из других районов и городов — к примеру, как с сегодняшними ополченцами, — и могли поделиться вестями. Многие слухи, между прочим, имели свойство вскоре подтверждаться.