Виктор Точинов - Метро 2035: Защита Ковача [litres]

Но память о давних забавах сохранилась, и Марьяша поняла все мгновенно.

И ужаснулась тому, что поняла.

Потом состоялся очень долгий и очень тяжелый мысленный разговор. Долгий – лишь по числу сказанного, не словами сказанного, понятно. А если взглянуть на секундомер, все началось и закончилось почти мгновенно. Ефрейтор Алексей Груздев из второй роты третьего (охранного) батальона закончил изрекать очередную гадость про Лизу, вдохнул, набрал воздуха, чтобы выдать новую порцию… За время этого вдоха разговор, решивший его судьбу, и начался, и закончился.

«Лиза, я не смогу».

«Смоги. Или я сдохну».

«Но он же… он живой…»

«Все мертвые были живыми. Все живые станут мертвыми. Он живой, и я живая, но карта выпала одному из нас двоих сегодня сдохнуть. Тебе выбирать кому».

«Лиза… нет, не смогу…»

«Сможешь!!! Выбирай!»

«Да все я выбрала… Я сделать не смогу… и жить потом с этим не смогу».

«Да? А вдруг сможешь? Не проверив, не узнаешь. Я-то живу, а мы с тобой одинаковые».

«А ты… ты уже…»

«Да! И вообще уже, и сегодня уже!»

«Ты? Там, на Базе? Кого?!»

«Что всполошилась? Какая разница, ты никого там не знаешь».

«Кого?!!!»

«Не ори так, голову мне расколешь… Не спрашивала я имен, уж извини».

«Его?!»

Лиза увидела три мыслеобраза, переданных Марьяшей.

Маленький мальчик со смешным вихром, прижимающий к груди книжку, а на той нарисован смешной носатый чувак, хобот как у Щюлки, только тоньше.

Кровосос в пятнистой форме – тот самый, что отоварил Лизу у броневика, а после приходил в живодерню.

И он же, но уже без формы, вообще без ничего: гладенькая кожа, приличная мышца, накачанная. Но как бы и не совсем он, морда лица посмазливее. И еще одна странность: изначально картинка была в полный рост, но все, что ниже пояса, Марьяша прикрыла от мысленного взора сестры непроницаемой чернотой, словно бумажную картинку чернилами замазала. Ишь, скромница… а то Лиза мужских причиндалов не видела.

«Его?!»

«Нет. Встречала здесь и даже добраться до него могла. Но карта иначе легла».

«Если ты… если ты снова его встретишь… и доберешься… то я…»

…

«Ну что затихла? Что ты?»

…

«Ну что, что?! Сожжешь все свои книжки? Выйдешь за Проньку? На Луну улетишь?!»

«Я. Тебя. Убью».

«О как…»

«Нет, не так… Я попытаюсь. Ничего не получится, конечно. Но я постараюсь. Веришь?»

Лиза поверила… Марьяша ничем и никогда не клялась. Но слово всегда держала.

«Дожили…»

«Ты просто его не трогай. И мы забудем этот разговор, словно не было».

«Влюбилась… И в кого?! Забыла, кто убил нашу мать? Где могилка-то ее, хоть помнишь?»

«Помолчи о матери».

«Не помолчу. Потому что ты ебанулась, ты… Не смей закрывать мысли! Я знаю, как ты не любишь таких слов. Потому и употребила. Ты ебанулась, ты насрала на могилу матери. Ради кровососа. Ты собралась убить сестру. Ради кровососа. Когда убьешь, это жить тебе дальше не помешает? Спать будешь крепко? Кушать с аппетитом? Но не печалься, сестренка. Тебе не надо никого убивать, сон и аппетит не пострадают. Тебе просто ничего не надо делать, – сейчас, когда я прошу. Все сделают за тебя».

«Лиза, прости… Я говорила страшные вещи, я, наверное, больна, я сошла с ума… но я тебя люблю, я не хочу для тебя ничего дурного… Ты только его не трогай. Просто не трогай, ладно?»

«Сошла. С ума. Конкретно спятила… Да не трону я твоего ненаглядного кровососа… Сама не трону. Но если он начнет трогать меня, а он может… Тогда уж как карта ляжет. Извини, большего обещать не могу».

Повисло долгое мысленное молчание. Не по часам долгое, их секундная стрелка казалась бы застывшей. Нарушила его Марьяша.

«Я сделаю, что ты просишь. Вернее, начну, а когда ты сможешь сама продолжить, я уйду. Не хочу видеть, чем все закончится».

«Дела такие, что начать тут самое главное… Спасибо, Марьяш».

«Нет».

«Э?»

«Не спасибо. Ты тоже сделаешь, о чем я сейчас попрошу. Отдашь долг той же монетой. Точно той же».

«Объясни…»

Марьяше тоже не пришлось долго объяснять. Эту забаву… или не совсем забаву… или совсем не забаву… сестры не раз обсуждали в задушевных ночных разговорах – когда им было по пятнадцать лет и их дороги не разошлись так круто в разные стороны. Но лишь обсуждали как теоретическую возможность, ни разу не опробовав на практике. Причем Лиза таки склонна была опробовать, Марьяша более чем сомневалась… а теперь предложила сама.

«Заметано, – легко согласилась Лиза. – Обо всем договорились, начинаем?»

«Я готова».

«Раз, два, три, четыре, пять, мы идем вас убивать! Кто не спрятался, мы с Марьяшей не виноваты!»

«Не шути так».

«Больше не буду. Мне будет сейчас так больно, что станет не до шуток».

Она думала, что знает, что такое боль.

Она думала, что представляет, как больно станет сейчас.

Ни хера она не знала и не представляла.

Наверное, толк в боли знали те кровососы, что придумывали этот поганый прием – придумывали в своем поганом аду, откуда вынырнули в свое поганое подземелье…

Движения были просчитаны заранее, ничего лишнего. Чтобы изогнуться за спиной, поддернуть поближе полу халата, запустить пальцы в карман и коснуться рукояти скальпеля – на все это ее руке потребовалось около полутора секунд. Еще примерно половина секунды ушла на то, чтобы ухватить скальпель покрепче, выдернуть его из кармана и привести в удобное для удара положение. Итого две.

Две секунды – это, казалось бы, очень мало. Но все в жизни относительно и все субъективно…

Рука принадлежала Лизе лишь относительно, управляла ей Марьяша. А номинальная владелица конечности занималась тем, что забирала себе всю боль, ощущаемую рукой, и старалась не сдохнуть от этой боли.

И субъективно две секунды растянулись для нее в вечность… Леха по прозвищу Груздь мог вечность сократить, и изрядно, если бы протормозил, среагировал с запозданием на руку, стремительно дернувшуюся к дальнему карману. На беду, реакцию он имел отменную. А на занятиях по рукопашке он был одним из первых в батальоне, и сделал он все быстро и правильно: рванул заломленную руку Лизы дозированным движением, так, чтобы болевой шок мгновенно отбил охоту к любым попыткам двинуться, но не прикончил пленницу (инструкторы предупреждали: если переборщить, этот болевой прием может стать смертельным).

К дальнейшему преподаватели не смогли подготовить Леху Груздя, поскольку сами с таким не сталкивались, – и он все-таки тормознул.

Рука, обязанная замереть, продолжила движение, и не пустая, со скальпелем, и Груздь не мог понять, что из наблюдаемого им более удивительно и невозможно. То, что девка не парализована болью, хотя просто обязана подыхать от нее? Или то, что она не пойми каким колдовством, какой черной магией вернула себе скальпель, который он самолично пнул куда-то в дальний конец коридора?