Дмитрий Силлов - Закон выживших [litres]

Всё было знакомым, привычным, словно не оружие это, а продолжение собственных рук. Они и делали всё сами, эти руки. Богдан словно со стороны наблюдал, как они отсоединяют магазин, проверяя наличие патронов в нем, защелкивают его обратно, досылают патрон в патронник. И мысль в голове словно чужая, мол, в Зоне всегда лучше досланный патрон и предохранитель в крайнем верхнем положении, чем наоборот.

Потом он услышал собственный голос:

– Всем рассредоточиться вдоль обочины и залечь. Протон, присмотри за девочкой.

Позади что-то проворчал Заммер, но Богдан не обратил на это особого внимания. Сейчас он был сосредоточен на том, что было впереди, даже глаза закрыл на мгновение, чтобы не увидеть, а ощутить себя частью всего этого странного и страшного мира Зоны… и почувствовать четырнадцать теплых точек, рассредоточившихся за кустами впереди, сразу за выходом из леса, и замерших в ожидании.

Богдан каким-то странным внутренним зрением видел, как от этих точек протянулись тонкие прямые ниточки, сосредоточившиеся на шоссе. И знал, что ниточки эти есть не что иное, как линии прицелов, вдоль которых полетят пули, как только на дороге появится группа ученых…

Сталкера слегка затрясло. Жутко это – ощущать, что твое тело сейчас словно сосуд, в котором воссоединились две сущности – одна с навыками снайпера-профессионала и вторая, умеющая видеть сквозь деревья.

Но эта тряска быстро прошла, потому что пришло осознание: кем бы или чем бы ни были эти сущности, сейчас они помогают ему. И от него требуется лишь одно – помочь им. И помощь эта заключается лишь в одном: не сопротивляться этому странному и жуткому состоянию, которое охватило его…

И Богдан расслабился, приняв незримую помощь… И тут же пропало это ощущение отторжения чужого, исчез страх перед необъяснимым, непонятным, чужим, которое вдруг стало своим и таким же естественным, как, например, лечь сейчас на асфальт, вдавить в плечо приклад винтовки – и начать стрелять.

Новое, неизведанное ранее, но странно знакомое ощущение накрыло Богдана. С каждым нажатием на спусковой крючок он словно становился той самой пулей, вылетающей из ствола, чувствовал сопротивление воздуха, разрываемое маленьким свинцовым копьем, и видел, как стремительно приближается чье-то лицо, размытое в пятно от нереальной скорости…

Потом мир заполнила кровь. Но Богдана уже не было в том мире.

Он был поделен на девять оставшихся в магазине частей и сейчас по частям расходовал себя , вонзаясь в лица тех, кто хотел убить его и людей, за которых он был в ответе. Богдан чувствовал это чужое желание даже через расстояние в пятьсот метров, свинцовой кожей ощущал его, приближаясь к глазам, смотревшим поверх прицельных планок. Сейчас концентрированная жажда убийства, которой горели эти глаза, была для него как сигнальный огонь, облегчающий прицеливание и снимающий с него моральную ответственность – ведь когда хотят убить тебя, нет ничего зазорного в том, чтобы отплатить убийце той же монетой. Поэтому Богдан без капли сожаления снова и снова вонзался в эти мозги, переполненные ненавистью…

А потом он быстро положил пустую винтовку на асфальт, потому что иначе уронил бы ее. Ирреальное ощущение пропало. Он снова был самим собой, обычным человеком, к горлу которого сейчас подкатывала неудержимая, раздирающая волна.

Богдан зажал рот руками, но это не помогло. Его вдруг скрючило в бараний рог, и он зашелся в кашле – страшном, похожем на взрывы раскаленных патронов в легких, от которых в ладони раз за разом бьют горячие брызги…

Но вдруг сталкер почувствовал, как к его спине прижалось что-то теплое – и страшный зверь, раздирающий грудную клетку изнутри, начал успокаиваться. Кашель утих, а после и вовсе сошел на нет. Лишь на ладонях остались размазанные по ним капли крови.

Только после этого теплое перестало прижиматься к спине.

Богдан приподнялся на локте и обернулся.

Девочка смотрела на него большими глазами, в которых, казалось, потускнела синева. И личико стало бледным, словно восковым.

«Ты спасла меня. Дважды. Спасибо», – подумал Богдан.

«Это ты спас меня, – пришел ответ. – Я лишь помогла выжить всем нам и временно успокоила кашель. Но не вылечила. От смерти нет лекарства».

«Я знаю», – мысленно отозвался сталкер.

Странно, наверно, надо было огорчиться. Днем раньше точно бы расстроился от такой информации. Но сейчас было – всё равно. Какая разница, годом раньше, десятью позже? И так и так конец один…

– Почему мне кажется, что ты общаешься с этой немой? – подойдя, спросил Носов.

– Это тебе кажется, – сказал Богдан.

– Может быть, – кивнул психолог. – Тогда, может, ты скажешь, куда стрелял?

– Может быть, – отозвался сталкер. – Но давай лучше покажу.

Палач всё рассчитал верно. И засаду организовал правильно, рассредоточив бойцов полукругом, чтоб друг друга не подстрелили невзначай. Сам с краю залег, в овраге, похожем на заросшую травой траншею. Может, это она и была – здесь во времена Великой Отечественной войны шли страшные бои.

Братки, взяв на прицел выход из леса, рассредоточились за кустами. А Васька Шалый и еще двое из его пристяжи рядом с паханом в траншее разместились.

Это их и спасло.

Внезапно со стороны леса раздалось десять выстрелов. Один за другим, почти как из пулемета. И вновь тишина повисла над полем…

Палач, Васька и Сиплый на всякий случай пригнулись. Стрелять имеет смысл, когда видишь противника. А лес полосовать очередями – это только невидимому стрелку свою позицию выдавать. В свое время Палач нелегально подрабатывал за рубежом – служил наемником в горячих точках по всему миру, поэтому кое-что понимал в военном деле. И ближников своих учил по-возможности.

– Чё это было? – спросил слегка офигевший Сиплый.

– Сейчас чухнём, – сказал Палач. И, возвысив голос, заорал: – Эй, Кирпич, Байбут, Замес, как там? Всё пучком?

Ответом ему было молчание. Те парни, что залегли неподалеку, не отозвались. Остальных, похоже, тоже не было смысла выкрикивать. Десять выстрелов прогремело со стороны леса – и десять братков перестали отзываться. Значит…

– Их чего, всех вальнули, что ли? – заполошно выкрикнул Сиплый.

Палач молчал. Сейчас он смотрел на Горына, который как лежал – так и остался лежать, прижав к себе автомат и глядя поверх прицела. Не пригнулся, как остальные. Даже не шевельнулся. Живые так не лежат. Но и мертвые – тоже. Мертвому положено, поймав пулю башкой, валяться на дне траншеи. А Горын словно замер на своем месте. Окаменел будто.

Васька Шалый тоже почуял неладное.

– Слышь, Горын, ты чего? – толкнул он в плечо своего «пристяжного». И отдернул руку, даже сквозь камуфляж почувствовав холод реально окаменевшего тела. Будто ледышку толкнул.