Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

- Этого уж не знаю, - безразлично отозвался Берхард, - Шкура на нем серая, облезшая, гербов не видать.

- Но пушки большие?

Берхард откупорил мех с вином и с удовольствием сделал несколько больших глотков.

- Для меня и мушкет – большая пушка, мессир.

Гримберт мысленно выругался. Берхард часто демонстрировал типичный каталонский нрав – несокрушимое упрямство в сочетании со способностью легко уходить от самых настойчивых вопросов. Твердолобый болван сродни квадам. Иногда Гримберту казалось, что снег вокруг него шипит, испаряемый раскаленной кровью, клокочущей в венах.

Баронскую корону тебе, наглец? Может, сразу уж графскую?

Гримберт вспомнил, как однажды короновал одного наглеца из Риволи, не то кузнеца, не то мастерового. Выпив дешевого вина, тот заявил кому-то из приятелей, что управлять Туринской маркой смог бы любой желающий, имеющий голову на плечах, хотя бы и он сам. Эта шутка сыграла ему недобрую службу. Эти слова быстро долетели до одного из соглядатаев маркграфа. Через два часа они уже были в Турине. Через двенадцать Гримберт приказал начать коронацию.

Несмотря на спешку, все было устроено на широкий манер, чтоб позабавить публику и гостивших при дворе рыцарей. Какой-то оборванец в лохмотьях даже изображал из себя священника, читающего Писание, а дюжина дворцовых сервов, шатающихся полу-мертвецов с пустыми глазами, играла роль свиты новоявленного маркграфа.

Представление вышло на славу, помогли острые на язык придворные поэты и актеры домашнего театра. Провозглашались нелепые в своей торжественности клятвы, звучали фанфары и хлопушки, незадачливого кузнеца осыпали лепестками роз. А потом по сигналу церемониймейстера на беднягу возложили корону – огромную шипастую конструкцию из кованной стали, которую слуги тут же закрепили на его голове, вогнав глубоко в череп болты.

После коронации он, кажется, прожил еще несколько часов, деталей Гримберт и сам уже в точности не помнил. Представление удалось. Дамы в притворном ужасе прикрывались веерами и кокетливо взвизгивали, рыцари-министериалы, похожие на свору голодных гиен, хохотали до слез, славя остроумие своего сюзерена, и только Магнебод по привычке ворчал. Хорошие были времена…

Гримберт придвинулся к костру, чтоб шипящее пламя выгнало из скрюченных пальцев холод. Хорошие были времена. И пусть тысячекратно раскаются те, кто полагает, что они навсегда остались в прошлом. Паук? Называйте меня пауком. Пауки – живучие создания. Даже лишившись половины ног, полураздавленные, они все еще шевелятся, скапливая в хелицерах смертоносный яд.

Дайте мне встать на ноги, подумал он, с удовольствием ощущая, как теплота огня распространяется по онемевшим рукам. И я покажу вам, сколько боли может вместить человеческое тело. Когда вы попадете мне в руки, то позавидуете святым великомученикам!

На память вновь пришла молитва из семи слов, помогавшая ему идти сквозь снежный буран наперекор хлещущим плетям ветра. Терпеть голод, жажду и смертельную, за пределами человеческих сил, усталость.

Семь слов. Семь имён.

Он помнил эти имена, засыпая, сквозь дрожь стиснутого холодом тела. Он помнил их, судорожно просыпаясь от грохота близкой лавины. Неустанно повторял, сбивая в кровь ноги острыми гранями валунов. Бормотал шепотом в краткие минуты отдыха, мучаясь от боли в воспаленном рубце. Даже когда Старик, рыча от ярости, сшибал над его головой валуны, он повторял их – снова, снова и снова, пока они не превратились в подобие сложного и бессмысленного заклинания.

Алафрид. Лаубер. Гунтерих. Клеф. Леодегардий. Теодорик. Герард.

Ему не потребуется много времени для того, чтоб сформулировать обвинение, когда начнётся суд. Потому что суд он будет проводить не так, как заведено традициями. Не будет чопорных судей в париках, не будет защитников и писарей, не будет глазеющих зевак и глашатаев. Зато будет обвинитель, он же судья, палач и единственный зритель.

Семь человек, семь имён, жгущих его изнутри, точно святая вода одержимого бесами.

Алафрид, императорский сенешаль. Без сомнения, он самого начала был заодно с заговорщиками. Мудрый старик, хитрый старик, чья нервная система давно срослась с протяжёнными нервами самой империи. Его план с самого начала был ловушкой. Обоюдный триумф заклятых врагов после взятия Арбории… Нелепо, что он клюнул на это.

Лаубер, граф Женевский. Хладнокровная ядовитая змея, в какой-то миг оказавшаяся на долю ногтя быстрее, чем он ожидал. Хитрее. Ловче. Ничего, пусть пирует, пусть празднует победу над извечным противником. Когда-нибудь они поменяются местами – и граф будет лежать, связанный по рукам и ногам, а Гримберт будет возвышаться над ним с ланцетом. В тот раз, взяв в руки инструменты, Лаубер потребовал у слуг два серебряных контейнера с консервирующим раствором. Гримберту понадобится больше. Гораздо больше. Может, несколько тысяч – чтоб разместить все кусочки графа Женевского с надлежащим почтением и без тесноты.

Гунтерих, кутильер. Предатель, нарушивший клятву своему господину. Из всех грехов нет более низменного. Он получил щедрый дар в награду за свое предательство. Целое маркграфство. Пусть управляет им мудро и благоразумно, потому что времени набраться опыта у него будет немного. Если он и войдет в летописи, то как Гунтерих Окровавленный, лжемаркграф.

Клеф, варварский князёк. Решил, что ухватил удачу за бороду, вероломно заключив союз с Лаубером за спиной Гримберта. Сдал Арборию имперским войскам, переметнулся в христианство и сейчас восседает там как бургграф. Самодовольный дурак даже не представляет, что его ждет. А когда узнает…

Леодегарий, граф Вьенн. Теодорик Второй, граф Альбон. Герард, приор Ордена Святого Лазаря. Соучастники заговора и лжесвидетели. Без сомнения, все они в сговоре с Лаубером и все получат причитающуюся им награду, как Иуда в конце концов получил свою.

Семь человек. Семь имен. Гримберт вновь и вновь повторял их, иногда осознанно, иногда машинально, чтоб не лишиться чувств на особо затяжном и сложном подъеме. Это они согревали его, а не зыбкое пламя чахлого костра, который разводил Берхард. Это они давали ему сил, а не горькая краюха черствого хлеба, которую он грыз на привалах. Это они заставляли его вновь и вновь подниматься на ноги, когда тело выло от боли, а суставы скрежетали словно изношенные шарниры.

Семь имён. Удивительно, сколько вещей в мире воплощено в цифре семь. Семь дней на сотворение света. Семь смертных грехов. Семь добродетелей. Семь рыцарских благодетелей. Семь церковных таинств. Семь чудес света. Семь низких ремёсел. Семь очей на камне Саваофа. Семь свободных искусств. Семь чаш Божьего гнева, вылитые ангелами…