Артем Мироненко - Земля – лишь ферма

Набирая полные легкие воздуха и прикрывая нос воротником, я буквально залетал в уборную, где имелось девять умывальников. Выбор всегда падал на первый от входа. Если же он был забит, что иногда случалось, я перебегал к следующему. А если был забит и второй, тогда все приходилось начинать сначала, так как на третий умывальник воздуха уже не хватало.

Мытье занимало не более минуты. Набрал в руку воды, плеснул туда-сюда на тело, растер. Опять набрал, плеснул, растер. Набрал, плеснул, растер. И так, пока не будет выполнено порядка десяти повторений. Затем бегом на выход! Эффективность мытья, безусловно, страдала, зато моя совесть была чиста.

Первыми моему примеру последовали Натали и Дарья, а потом уже и Давид с Кириллом. Только девушкам требовалась помывка посерьезнее. Они вдвое больше делали заходов и на несколько секунд дольше там задерживались. Можно было, конечно, и проще делать, как то делали другие: зажать нос и дышать ртом, но нам от этого способа становилось очень дурно. Достаточно и того, что мы вынужденно его применяли, когда ходили по нужде.

Свет в хлеву всегда горел тускло, но постоянно. За время нашего пребывания здесь он выключался только раз, и то ненадолго. Минут на десять. Очередная ли это пытка долговязых или их верных полицаев? Вне всякого сомнения. Ведь не зря же они выключатель снаружи установили, которым сегодня вдруг решили воспользоваться.

Свет потух и дверь открылась, когда мы спали.

– Встать, сучье отродье! – заорал знакомый мужской голос.

Давненько я не видел снов, а сегодня сразу два приснилось. И оба – кошмары. Бегали за мной монстры, смахивающие на долговязых, только с четырьмя ногами и шестью руками. Бегали-бегали, да так и не поймали. О чем был первый сон, я уж не помнил, но точно знал, что он был такой же страшный. Кошмары мне обычно снятся неспроста, а как предзнаменование чего-то недоброго. И когда до меня донесся этот мерзкий голосок, я уже знал, что хорошего не жди.

Свет зажегся, потух и опять зажегся.

Вскочив, я потянул Натали за руку, помогая встать. Она дрожала, а глаза бегали по сторонам, как у загнанного в угол мышонка. Я слегка встряхнул ее за плечи и сказал:

– Не бойся, тебя никто не обидит. Я этого не позволю.

– Я знаю, – поцеловав меня в губы, прошептала она без энтузиазма.

Кирилл стоял за моей спиной и почти то же самое вешал на уши Дашке.

– Прекратить балаган! Или я за себя не ручаюсь! – снова раздался тот же голос. – Всем построиться! Бабье вместе с детьми дошкольного возраста – первая и вторая колонны! Бабье не младше тридцати и не старше пятидесяти – третья и четвертая! Бабье помоложе – пятая и шестая! Следующие две колонны – мужичье до сорока пяти! Девятая – дети и подростки! Бабули и мамули, поможете им построиться, а то будут тупить, как в прошлый раз! Но потом быстренько по своим колоннам! Десятая и одиннадцатая – дряхлые развалины! И последняя колонна – все остальные! Всем все ясно?!

Ох уж этот визг, как же он мне знаком и «дорог». Неужели кое-кто решил нас навестить?..

Его издавал человек в сиреневом комбинезоне, понемногу приближающийся к нам и размахивающий руками. Приглядевшись пристальнее, я полностью удостоверился в своих догадках. Это был тот самый очкарик, которого мне не помешало бы удавить еще при первой же встрече. Похоже, повысили негодяя, новый костюмчик презентовали, а он на радостях теперь глотку рвет. Еще и усы отпустил, наверное, чтобы значимее казаться. Хотя какие там усы. Так, усики. Коротенькие и пушистые, прям как у Гитлера. Высоко метит, фюрер очкастый, да мало получит. Ждет его аналогичная кончина, как у кумира, а может, и хуже.

Вскинув автоматы, десять вояк рассредоточились по хлеву. Пятеро, может больше, остались снаружи.

Соблюдая тишину и опустив голову, люди выстроились согласно приказам очкарика. Мы тоже повиновались, пристроившись в середине колонн. Я за Кириллом, Давид за мной, девушки параллельно нам в колонне рядом.

– Вот этот, этот и этот! – показав пальцем на троих мальчишек лет десяти, очкарик быстрым шагом прошел до конца колонны. Он отобрал еще двух девочек того же возраста и, вернувшись на свое место перед строем, скомандовал: – Уводите!

У матерей началась истерика. Они рыдали, кричали, падали на колени и умоляли не разъединять их с детьми. Одна из них, находившаяся ближе остальных к очкарику – вторая по счету в своей колонне, – подползла к нему на четвереньках и, обхватив за ноги, принялась целовать башмаки. Фашистские глазки, втрое увеличенные линзами, выдавали блаженствующее состояние. На мгновение он сомкнул веки, расплылся в удовлетворенной улыбке и откинул голову назад. Съеденные мною на обед яства стали проситься наружу. И наверняка не только у меня.

Вояки похватали детей за шкирку, как каких-нибудь животных, и поволокли в коридор. Их ни капли не заботило, что те плачут, вырываются и зовут матерей. Скоты знали свое дело. Они добросовестно выполняли приказ. Угомонив детей подзатыльниками и передав их людям в оранжевых комбинезонах, вояки вернулись обратно. А четверо оранжевых исчезли вместе с детьми настолько быстро, что, отвлекшись на вояк, я этого даже не заметил. Женщины не умолкали.

– Тихо! Тихо, я сказал! Голова уже разболелась от вашего скуления! – окинув их грозным взглядом, завопил очкарик. Но те продолжали. – Ничего, сейчас вы у меня заткнетесь!

В его элитарном комбинезоне даже нагрудный косой карман имелся. Он достал из него нож-бабочку и, умело покрутив, оголил клинок. Девушка все еще не отпускала его ноги, продолжая взывать к совести. Злорадно ухмыляясь, очкарик склонился над ней и запустил пальцы левой руки в ее волосы. Она вздрогнула, подняла голову, но, встретившись с его звериным взглядом, опять опустила.

Обращаясь с ней, как с собакой, он погладил ее по голове, почесал шею и легонько похлопал по щеке, но на этом его «прянички» закончились. Дальше в ход пошел кнут! Очкарик резко схватил девушку за волосы и с силой потянул вверх. Вцепившись в его руку, она стала кричать.

– Отпусти ее, сволочь! – не выдержал я.

Кирилл обернулся, Дарья что-то прошептала, Натали коснулась моей руки, Давид ущипнул меня за бок, а очкарик сделал вид, что не услышал. Девушка стояла уже почти во весь рост, но тот не торопился разжимать кисть. Наоборот, казалось, он еще больше приложил усилий, будто намереваясь содрать скальп. Разразившись хохотом, очкарик прижал правую руку к ее животу и стал медленно поднимать ее к груди.

Женское рыдание и голоса затихли в одночасье.

– Э, ты что, совсем уже?! – Наплевав на все, я ринулся к нему очертя голову. – Стой! Попробуй только!

Все, что удалось, – это лишь выбежать из строя на метр или полтора. Неожиданный удар прикладом в живот свалил меня на пол. Скорчившись от боли и стоная, я с ужасом наблюдал за последующими действиями безумного очкарика.