Мария Галина - Избранные произведения в одном томе

Отец стоял на крыльце и курил, а потом затоптал цигарку и двинулся к сараю.

Янка выскочила из темноты, упала ему на грудь:

— Не пущу! — прошептала она.

— Ну и дура, — сказал он грубо, оттолкнув ее так, что она села в мокрую траву, — вы, девки, известно о чем думаете (он сказал дурное слово). А если придут его люди и он нас выдаст? Они всех нас поубивают. И тебя тоже.

Она внутренним взором увидела ясное лицо Никодима, светлые его глаза.

— Его нельзя убивать, — сказала она убежденно. — Он же как ребенок. Всему верит.

— Мы живем тихо, — сказал отец, — нам их городские суперечки ни к чему.

— Погоди, батя, — сказала она умоляюще, — а давай, я его завтра на остров отвезу? На Заячий остров? А?

— Да зачем он тебе, девка? — удивился отец. Задумался. — Женихов у нас мало, вот что. Парней забрили всех, с германцем воевать… а где они, где тот германец, кто знает? Ладно. Бери лодку, только чтоб обратно в целости. И смотри, утонешь — шею сверну!

— Не утону, батя, — сказала она благодарно, — не тревожься, не утону…

— Куда мы плывем? — удивился Никодим, когда они садились в лодку и она ставила на дно корзину с едой и жбан с квасом. — Рыбачить? Тогда где удочки?

— Рыбачат сетью, дурачок, — сказала она, подоткнув подол и сталкивая лодку в воду, меж пальцами босых ног продавливался жирный ил, — или вершой. Удочки — это господская забава. Таких простых вещей не знаешь.

— Тогда зачем?

— Ты ж хотел к зеленым людям.

— Опять за свое, выдумщица? — Плечо его было перетянуто чистым холстом, рука на перевязи и грести ей приходилось самой. Она налегла на весла.

Никодим выглядел поздоровевшим, щеки его покрыл слабый румянец, волосы растрепались. Он свесил здоровую руку за борт, пропуская меж пальцев воду.

— Как на маевку прямо, — сказал он смущенно.

— Чего?

— Ну, мы с товарищами… обычно брали корзины с едой, собирались в роще за городом… пели революционные песни, разговаривали, кто-нибудь выступал… Обязательно что-то красное надо. Красный бант или косынка, если, ну, товарищи девушки.

— Как, и девчата тоже? — поинтересовалась она.

— Конечно. Женщина во всем равна мужчине.

— У нас тоже надевают что-нибудь красное, — сказала она, — только не в мае, а в марте. Мартовички. Красная ленточка и белая ленточка, и прикалывают к платью.

— Белое — не наш цвет, — сказал он строго.

Солнце нагревало воду, и над поверхностью плыла еле заметная дымка, отчего вода казалась тяжелой, будто масляной. По глади бегали, растопырив все свои ножки, водомерки. Стрекозы-стрелки, бирюзовые, как ее колечко, носились над водой, а с той ее стороны, с изнанки, висела вниз головой улитка-прудовик. Было очень тихо, только весла хлюпали, и капли обрывались с весла в воду — плюх… плюх…

— Как тихо, — сказал он, и голос подпрыгнул над водой, как мячик, — а я думал, тут лягушки кричат.

— Лягушки? — удивилась она. — Они больше весной…

Мимо плыли островки плавника, гнилой камыш и щепки, река раздваивалась на рукава, расходилась, огибая заросли ивняка, и снова смыкалась.

— Ты не боишься русалок? — спросил он ласково и насмешливо.

Она налегла на весло.

— Батя научил, теперь не боюсь.

В камышах кто-то страшно заухал, застонал, и он в притворном страхе вздрогнул.

— Что это?

Она засмеялась, откинув голову и блестя зубами, и понимая, что он любуется ею, хотя и не хочет выдавать себя.

— Дурачок, это ж выпь кричит.

— Выпь, — сказал он, — конечно же, выпь… Янка…

— Чего?

— Ты красивая.

Она покраснела до корней русых выгоревших волос.

Он смутился и, чтобы скрыть неловкость, стал поправлять повязку.

— Расскажи мне еще про зеленых людей.

— А чего рассказывать, — сказала она грубовато. — Люди как люди. Только зеленые.

— Это я уже слышал. Как они появились, у вас не помнят?

— Бабка рассказывала, что один раз в небе взошло два солнца. После этого появились зеленые люди.

— С Марса, — сказал он, — точно, с Марса. На других планетах, Янка…

— Знаю-знаю. Товарищ Богданов говорил.

— Да, но Марс особенный. Знаешь, Янка, если посмотреть на него в трубу, ну, в подзорную трубу, можно увидеть каналы… линии, они пересекаются друг с другом… иногда меняют цвет. Наверное, их проложил трудящийся народ Марса.

— Зачем трудящемуся народу рыть каналы? — удивилась она. — Лучше б хлеб выращивали. Кому они нужны, эти каналы?

— Это гигантские преобразования, — сказал он сердито, — чтобы сделать цветущей всю планету. Например, провести воду в пустыню. Или растопить вечные льды.

— А Марс — цветущий?

— Нет, — сказал он и покрутил головой, — он бурый. Красный и бурый… Наверное, там все время засухи. Я так думаю, Янка. Ты куда это гребешь?

— К тому вот островку, — сказала она, поднимая одно весло, — вон к той отмели. Мы вытащим лодку и поедим. Вон солнце как высоко… Днем нельзя плавать, солнце сожжет… Ты городской, кожа вон какая белая.

— Мне жалко, что я не могу тебе помочь, товарищ Янка, — сказал он серьезно, — хотя…

Он спрыгнул в воду, даже не закатив штанов, и здоровой рукой потянул за борт лодки, днище заскользило по песку.

— Осторожней, черт здоровенный, — крикнула она сердито, но он видел, что ей приятно, что он такой сильный. Она бросила весло в лодку, схватила корзинку и тоже выпрыгнула на берег. Из-под ног прыскали в разные стороны песчаные блохи.

— Я думаю, — сказал он, растянувшись на песке под ракитовым кустом, — пролетарский разум когда-нибудь построит космический корабль. Совсем скоро. Чтобы полететь на Марс. Или на Венеру. Там, правда, должно быть горячо, потому что она ближе к солнцу… — Его здоровая рука потянулась к ней и как бы нечаянно, очень робко, дотронулась до ее пальцев, и она вся задрожала от этого горячего прикосновения и сделала вид, что ничего не происходит.

— Как можно летать на звезды? — спросила она, чтобы показать, что ничего не заметила. — Они же горячие…

— Звезды горячие, а планеты — холодные, — сказал он и уже смелее сжал ее пальцы. — Они как Луна. Ты же видишь, Луна холодная…

— От чего ж она тогда светится?

— Лучи солнца, — сказал он, окончательно запутавшись, — лучи солнца… Ты знаешь, Яна… Товарищ Луначарский говорил… что когда молодой мужчина и молодая женщина… совершенно естественно… стакан воды… — и зашарил горячей рукой уже под рубахой ее, по ее груди, по телу, которое вдруг, несмотря на яркий солнечный свет, покрылось пупырышками. Она вскочила и уперла руки в бока.

— Послушай, ты, попович, — сказала она сердито, — не знаю, как у вас там в городе, а у нас все как у людей. Хочешь — садись в лодку, гребем обратно, падаем бате в ноги, идем к отцу Йожке…

— Но, Янка, — сказал он, тяжело дыша, — это ж предрассудки. Поповские предрассудки.