Борис Батыршин - Механический мир. Дилогия

Но я отвлекся. Самые важные сведения Дрейзер, как водится, приберег под конец: лазутчики-ваниоро заметили возле походного шатра Мванги белого человека! Это был не араб, а самый настоящий европеец (арабов в этих краях нередко называют „белыми“, поскольку сами обитатели саванн черны, как смазной сапог), одетый в европейское же, сильно потрепанное платье. Но, что весьма характерно — без оружия. Это показалось мне важным, поскольку указывало на то, что незнакомец — скорее всего, пленник дикарей, а не добровольный союзник дикарей, а их пленник.

Но долго гадать нам не пришлось. Лазудчики подползали к шатру негритянского короля достаточно близко, чтобы разглядеть все подробности, и по их описаниям немец уверенно опознал пленника: им оказался не кто иной, как виновник крушения „Руритании“, француз-механик Рюффо!

Конечно, это могло быть и случайностью. Рюффо мог попасть в плен к дикарям, и теперь Мванга таскает его за собой, рассчитывая с его помощью выжать максимум пользы из „небесных сокровищ“, которые, как уверяли те же лазутчики и являются главной целью набега. Меня это насторожило: конечно, упавшие с неба диковины дирижабля представляются дикарям огромным богатством, чтобы затевать ради этого самую настоящую войну? Вот и Кабанга уверял, что боевые действия такого масштаба случаются нечасто, обычно дело ограничивалось отдельными стычками и грабительскими налетами разбойничьих шаек.

И еще вопрос: почему начало военной кампании в точности совпало с появлением экспедиции? Ведь Рюффо как и Дрейзер, угодил в плен к дикарям уже давно, сразу после своего чудесного спасения с гибнущей „Руритании“. Конечно, Мванга мог и не сразу узнать как о ценном пленнике, так и о неожиданном богатстве, свалившемся на голову ваниоро; мог потратить время на приготовления в военной кампании — но все равно, такое совпадение представлялось мне крайне подозрительным.

И, как оказалось, не мне одному. Остальные члены нашего „штаба“, урядник Ерофеич и поручик Садыков, вполне разделяли эти сомнения. Мы согласились, что хорошо бы подробно расспросить негодяя Рюффо — и о том, по чьему наущению он подстроил гибель воздушного корабля, и о том, что он делал после катастрофы и, наконец, главное: с чего это он так вовремя оказался в стане ваганда, да еще и при особе дикарского короля?

Заполучить француза живым, так, чтобы тот был годен для обстоятельной беседы — это, доложу я вам, задачка не из легких. Заняться этим предстоит забайкальцам: после того, как ваганда откатятся прочь от селения, наши пластуны предпримут вылазку и в неизбежной суматохе постараются захватить механика. А нам остается молится, чтобы негодяй не схлопотал до тех пор пулю или удар ассагаем, каковые, без сомнения, с лихвой заслужил своими поступками…»

Генерал-лейтенант Никифораки, начальник штаба Отдельного Корпуса Жандармов, любил ходить по Петербургу пешком. Особенно в такие вот деньки, когда небо бездонно-синее, но уже нет летней жары и с Финского залива тянет морской свежестью. Вот и сегодня на встречу с градоначальником Треповым он отправился пешком — положенная ему по должности карета катила по набережной Фонтанки шагах в двадцати позади, и генеральский адъютант, стоя на подножке, тревожно озирался — в столице нет-нет, да случались вылазки нигилистов.

Эверт тоже любил такие прогулки. На ходу ему думалось особенно хорошо; он и в кабинете нередко вскакивал со стула и принимался ходить из угла в угол, рассуждая при этом вслух. Никифораки знал эту особенность подчиненного и нередко превращал променады в рабочие совещания.

Как, например, сейчас.

— Так что у нас, барон, с этим болгарским репортером? Так-таки ничего не нашли?

— Совершенно ничего, Антон Николаич, только время зря потратили. Наверняка доплыл до берега — там всего ничего было, полсотни саженей. Мне бы сразу отправить пару взводов — прочесывать местность вблизи от места гибели шхуны. Так нет же, четыре дня кряду шарили по дну да по прибрежным кустам, искали тело! А когда стало ясно, что мерзавец улизнул, искать стало поздно: за три дня он не то, что до Гельсингфорса или Або — до Стокгольма вполне мог дойти.

Никифораки шагал, слегка косолапя, как ходят старые кавалеристы. На ходу он то и дело раскланивался со встречными прохожими — хорошо одетыми прохожими обоего пола, с, офицерами, по-уставному бравшими под козырек. Публика попроще, издали увидав генеральский мундир, предпочитала освободить тротуар, угодливо кланяясь издали. На нерадивых грозно цыкали городовые, вытягивавшиеся при приближении высокого начальства во фрунт.

— Ничего не поделаешь, барон, теперь поисками этого господина займутся другие. Найти-то его в любом случае надо…

Эверт кивнул и нахмурился. Он тяжело переживал свой провал.

— А как обстоят дела с экспедицией Смолянинова?

— Последние сведения о них получены из Дар-эс-Салама, по телеграфу. С тех пор — ни слуху, ни духу. Недавно в Кронштадт прибыл «Гайдамак», и на его борту — историк, Рукавишников. Он сел на клипер в Адене, и при нем были александрийские находки экспедиции.

— Находки? — генерал замедлил шаг (адъютант зашипел на кучера генеральской кареты, и тот послушно придержал четверню), и с интересом взглянул на помощника. — Что-нибудь особо интересное?

— Да как вам сказать… пока это все лишь предположения. Мы устроили Рукавишникова в одном укромном местечке, в Ораниенбауме, подальше от посторонних глаз — пусть возится со своими «свинцовыми книгами», или как он их там называет… В любом случае, до возвращения экспедиции говорить о чем-либо не имеет ровно никакого смысла.

Никифораки остановился, облокотившись на чугунный парапет. Фонтанка бурлила жизнью: до самого Аничкова моста по обоим берегам громоздились живорыбные садки — особые баржи с жилой надстройкой, откуда круглый год велась торговля рыбным товаром: судаками, лещами, сигами, окунями, кóрюшкой. Бревнами лежали на досках палуб белужьи туши, ушлые приказчики зазывали покупателей к чанам с осетровой икрой.

Дух от рыбных садков шел густой, ядреный: пахло рыбой, солью, морскими водорослями, дровяным дымом из кирпичных печек, сложенных прямо на судах. Кое-где на баржах были устроены коптильни, и от них аромат свежекопчёной корюшки волнами плыл вдоль набережной.

— Ну, хорошо, барон, пусть работает, авось и выйдет какой толк. Только вы уж приглядывайте за ним, душевно прошу! Недаром ведь англичане подняли в Александрии такой раскардач — значит было из-за чего пупы рвать! Кто знает, может, и здесь решатся побеспокоить господина Рукавишникова?

Эверт недобро усмехнулся.

— Побеспокоить — на тот же манер, что Мировича? А и пусть пробуют! Право же, Антон Николаевич, я бы только обрадовался. У меня там такая охрана — иначе как полным батальоном при поддержке артиллерии их не одолеть. Я даже подумывал пустить слушок о том, где держат Рукавишникова и его александрийскую добычу — а ну, как клюнет кто-нибудь чересчур любопытный?