Борис Батыршин - Механический мир. Дилогия

Этой ночью никаких плясок не было. Когда путешественники приблизились к огромному шатру, «театр теней» высветил на полупрозрачных стенах сидящих вокруг огня дикарей и фигуру человека, стоявшего перед ними в позе оратора. Время от времени он вскидывал в молитвенном жесте руки, словно призывая аудиторию обратить слух к небесам. Ваниоро сидели, не шелохнувшись, не издавая ни единого звука — тени курчавых голов на просвеченной стене шатра оставались неподвижны.

Проповедник? Смолянинов не понимал ни слова — оратор пользовался наречием ваниоро, родственным языку суахели. Кабанга, совмещавший должность проводника и толмача и повсюду следовавший за начальством, подскочил поближе, прислушался и начал переводит.

Выходило, что речь шла о том, как было истреблено несчетное войско, собиравшееся разорять город, обитатели которого поклонялись Господу (Кабанга, подобно другим дикарям называл его «Великий Дух»). Помогая себе для убедительности жестами, он описал, как посланец Великого Духа за одну ночь умертвил всех врагов, оставив возле опустевших шалашей груды мертвых тел, щитов, ассагаев и трумбашей, на радость защитникам города…

— Слышь, Иваныч, он же из Писания читает! — прошептал урядник. Ей-ей, не вру: Ветхий Завет, Книга Царств!

И заговорил нараспев, будто читал с амвона:

— … я буду охранять город сей, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба Моего. И случилось в ту ночь: пошел Ангел Господень и поразил в стане ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали поутру, и вот все тела мертвые…

Смолянинов, к своему стыду не слишком хорошо знал Библию — во всяком случае, до казака-старообрядца, заучивавшего священную книгу наизусть, ему далеко было. Но сюжет узнал сразу:

— Это по-английски, сочинение лорда Байрона. — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд казака. — Написано как раз по тому стиху из Библии. А литератор Александр Толстой перевел на русский:

Казак немного подумал, будто повторяя строки про себя, потом одобрительно кивнул.

— У него еще есть повесть из старинной жизни, «Князь Серебряный» — не доводилось почитывать?

Урядник замотал головой.

— Не, Иваныч, мы больше духовное, да еще воинский устав. А книжонки мирские — зачем? Только бесей тешить, сплошной соблазн да суесловие! Этот поп, хоть и немецкой веры, а правильно все толкует. И негритянцы его вон как слушают — понимают, видать, Слово Божье! Не то, что злыдень Мванов и евонные абреки…

С миссионером, обосновавшимся в селении ваниоро, путешественники уже успели познакомиться. Это был голландец, лет двадцати пяти от роду — он недавно сменил на этом посту своего предшественника. Тот прожил с дикарями пять лет, пока не помер от какой-то местной болезни, но до тех пор успел привести в лоно лютеранской церкви чуть ли, не половину племени.

Проповедник в очередной раз вздел руки и запел надтреснутым голосом. Ваниоро подхватили — слова на их наречии разительно контрастировали с мелодией церковного гимна. Смолянинов немного послушал, вздохнул и повернулся к шатру спиной.

— Пошли, Ерофеич, у нас еще до утра дел невпроворот, а до рассвета всего ничего. И вот что — расскажи-ка еще разок, как твои молодцы к ваганда в лагерь ползали? Мелькнула там одна любопытная деталь…

Из путевых записок Л.И. Смолянинова.

«Барабаны грохотали всю ночь — видимо, перед сражением ваганда старательно призывали на помощь своих языческих духов. В селении ваниоро все обстояло в точности наоборот, прямо по словам поэта: „тих был наш бивак открытый“. Оборонные работы закончились только к трем пополуночи, и руководство экспедиции собралось в палатке, за колченогим самодельным столиком. В плошке чадил, плавая в масле, фитилек, и на его свет из темноты летела насекомая погань.

На этот раз главные новости принес Дрейзер. Пока мы возились с ремонтом „Гочкиса“ и обустраивали минные горны, немец проводил время в беседах с ваниоро. Он, единственный из нас (не считая, разумеется, Кабанги), мог немного изъясняться на местном наречии, а потому я с самого начала отправил его собирать слухи, сплетни — словом, все, что могло пригодиться.

И ведь как в воду глядел! После заката в селение вернулись трое лазутчиков, отправленных во вражеский стан. Разузнали они куда как больше наших пластунов — главным образом, потому, что понимали, о чем галдят возле костров супостаты-ваганда и их союзники. Длинное перечисление названий племен и вождей ничего нам не дало, разве что удалось уточнить примерную численность: около восьми сотен, и из них пятьсот — собственно, войско Мванги. Лазутчики сумели даже выяснить, сколько ружей имеется в стане неприятеля — для этого они наблюдали за плясками у костров и считали счастливых обладателей чудо-оружия, хваставших перед соплеменниками. Я так и не понял, как лазутчики отличали одного владельца ружья от другого, так что приходилось верить на слово — огнестрельный арсенал неприятеля насчитывал два с половиной десятка стволов. Учитывая манеру обращения негров с оружием — не больно-то и страшно, особенно в сравнении с исправным „Гочкисом“ и десятком отличных винтовок в наших руках.

За оружие взялись все, включая Кабангу, Дрейзера и мадмуазель Берту с ее слугой. Я, попытался отговорить девушку от столь явного безрассудства — для приличия, а по правде говоря, больше для успокоения совести. Но она и слушать ничего не желала: „Милый Леонид, в плену у дикарей меня ждут ничуть не меньшие бедствия, чем любого из вас. А, может, кое-что и похуже. Так что и не думайте спорить — я, как и вы все, буду защищать собственную жизнь!“ Я бросил уговоры — в конце концов, стреляла она превосходно, не уступая в этом остальным членам экспедиции. А трехствольный льежский штуцер штучной работы, составлявший гордость ее дорожного арсенала, казался куда более грозным оружием, нежели мой „Мартини-Генри“ или „Винчестеры“ казачков.

Стюард Жиль вооружился карабином системы американца Спенсера с хитроумным трубчатым магазином на семь патронов центрального боя, спрятанным в прикладе. Запасные магазины к карабину, числом десять, он носит на ременной перевязи, в особом шестигранном пенале, обшитом черной кожей.

Кабанга же с самого озера Виктория-Ньяза таскал винтовку системы Крнка, выданную ему, как проводнику экспедиции — и гордился ею чрезвычайно.

Кроме винтовок, имелись и револьверы: „Кольты“ у нас с Антипом, поручика и забайкальцев, громоздкий флотский револьвер системы „Галан“ у кондуктора Кондрата Филимоныча и английские „бульдоги“ у Берты и стюарда. Готовили и холодное оружие — казачки уселись у костерка возле штабной палатки, извлекли из сумок точильные бруски и принялись править заточку шашек и кинжалов-бебутов. Забайкалец Фрол забрал заодно шашку и у Садыкова: „Дай-кось навострю клинок, вашбродие, пока вы разговоры разговариваете…“