Борис Батыршин - Механический мир. Дилогия

Генерал пробежал глазами документ.

— Н-да, иначе как топорной, такую работу не назовешь. И это, согласитесь, странно: в Александрии «просвещенные джентльмены» хозяйничают, как у себя на Пикадилли — что им мешало тихо-мирно арестовать участников экспедиции, а не устраивать перестрелки со взрывами? И, тем не менее, полюбуйтесь: прибегли к услугам каких-то темных личностей, и в итоге упустили добычу! Да и здешняя эскапада — оккультисты, болван-репортер, убийца со стилетом в трости… Как-то слишком театрально, не находите?

— Согласен, ваше высокопревосходительство. Операции подобного рода, проводимые господами из Форин Офис или, скажем, департаментом разведки британского Адмиралтейства как правило, отличаются элегантностью замысла и точностью исполнения. А тут — провал за провалом!

Никифораки помолчал и большим глотком опорожнил рюмку, запрокинув голову, так что стало видно, как на шее, поверх тугого мундирного воротника двигается крупный кадык. Эверт недовольно поморщился: он не ожидал от своего шефа, слывшего тонким ценителем коньяков, столь неуважительного отношения к благородному напитку.

Никифораки опустил рюмку и совершенно по простецки помотал головой.

— Да ведь и нам, барон, похвастать особо нечем. Хорошо хоть, злодеев изловили, не дали удрать с документами…

— Увы, ваше высокопревосходительство, это не совсем так. У меня с собой рапорт командира канонерской лодки «Ерш», капитан-лейтенанта Кологераса об осмотре места утопления судна злоумышленников.

Никифораки насторожился.

— Читайте, ротмистр. Только, душевно вас прошу, самую суть…

Похоже, генерал, как и его доверенный помощник, уже предвкушал отдых после нелегкого дня — а тут на тебе, новые сюрпризы!

Эверт перелистал страницы рапорта.

— Так… осмотр корпуса шхуны… размеры и расположение пробоин… не то… Расстояние до береговой линии… ориентиры… а, вот оно!

Генерал терпеливо ждал, постукивая рюмкой о массивный письменный прибор из бронзы и малахита. Прибор изображал сцену из античной жизни — то ли поединок Геркулеса и гидры, то ли борьбу Лаокоона со змеями.

— Если самую суть — то тут три пункта. Первый: труп столовращателя Лидделла выловлен из воды на месте гибели шхуны и тщательно осмотрен. Второй: Василова не нашли ни в каком виде, ни живого, ни утопленника. Команды пограничной стражи и местные рыбаки до сих пор обшаривают берег, объявлена награда в сто рублей, как за него самого, так и за мертвое тело. Третий пункт: похищенные у Мировича бумаги тоже не обнаружены. По свидетельству уцелевших шведов, Лиделл не расставался с портфелем — коричневым, лаковым, крокодиловой кожи — но ничего подобного найти не удалось. Портфель тоже ищут, награда объявлена. Полагаю, интересующие нас бумаги, скорее всего, погибли вместе со шхуной.

— А понырять не пробовали, без-здельники? — Никифораки медленно багровел — коньяк и раздражение делали свое дело.

— Еще как пробовали, ваше высокопревосходительство. На место была вызвана команда водолазов из Кронштадта: погружались в течение трех дней, но все впустую! Там, видите ли, какие-то особо вредные подводные течения, илистое дно — мелкий предмет в момент унесет неизвестно куда, искать можно хоть до морковкиного заговėнья…

Генерал покачал головой.

— Что-то не внушает мне доверия эта бумажка. Вот что, ротмистр, займитесь-ка этим лично! Пусть обыщут там все еще раз, чтобы и землю и дно морское носами рыли! Составьте записку начальнику Кронштадтского порта — водолазные команды, кажется, в его ведении? — и передайте адъютанту, я подпишу.

И добавил, заметив, как обреченно покачал головой Эверт:

— Я понимаю, голубчик, вы устали, ну да уж потерпите, очень уж дело важное.

Ротмистр поднялся, привычно щелкнул каблуками.

— Да, и чуть не забыл, Антон Николаевич… На днях у наших кадетов заканчивается корабельная практика, и они возвращаются в Петербург.

Генерал повеселел:

— Собираетесь рассказать им, что у нас тут стряслось?

— Не всё, разумеется. Но о ранении Безима они и без нас узнают — так лучше уж ознакомить их, с укороченной, так сказать, версией событий. А то пареньки въедливые, упрямые, да и горячие — начнут сами копать, еще дров наломают…

— Звание гардемарина введено создателем флота Российского, императором Петром Великим для присвоения выпускниками Академии Морской гвардии, зачисленным в гардемаринскую роту. На кораблях и судах гардемарины, согласно морскому уставу, были «в бою как солдаты, в ходу, как матросы»….

Голос контр-адмирала, негромко звучащий в классах и коридорах Корпуса, мог при нужде дать фору любому боцману. Арсеньев недаром слыл истинным марсофлотом: он командовал деревянными канонерками Рижской флотилии во время Крымской войны и совершал плаванья в Японию на клипере «Гайдамак»; ходил на канонерской лодке «Морж» вокруг Африки из Лондона в Николаевск-на-Амуре, посещал на «Абреке» русские владения на Аляске и заходил на корвете «Калевала» в Сан-Франциско. Его голос, привычный перекрикивать штормовые ветра Ревущих Сороковых, такой зычный, что марсовые слышали команды на грота-салинге без всякого рупора, заполнил все уголки «столового зала». Впрочем, сегодня столы отсюда убрали, как делали это всегда в особо торжественные дни. И лишь огромная модель брига «Наварин» красовалась на обычном месте.

— …отличившиеся гардемарины могут быть отмечены наравне с нижними чинами флота. А потому, кадетам Смолянинову и Румели за храбрость и умелые действия вручаются Знаки отличия ордена Святой Анны. И хоть в настоящее время Российская Империя не состоит в войне, статут этого знака позволяет вручать его за особые подвиги и заслуги, не боевые — например, за поимку важного государственного преступника. Деяние упомянутых кадетов относится как раз к этой категории. Я не в праве открывать истинную подоплеку событий, закончившейся достопамятной погоней на Транзундском плёсе, но заверяю вас, что изловленные беглецы — весьма опасные личности, повинные не в мелкой контрабанде, а в куда более тяжких проступках против государства!

Начальник корпуса сделал паузу, и на лице его торжественное выражение на миг сменилась лукавой усмешкой.

— Напомню так же, что статýт Знака отличия ордена Святой Анны подразумевает освобождение от телесных наказаний…

По рядам пронеслись шепотки. Порка розгами считалась в Корпусе давней, почтенной традицией — наравне с иными, не столь суровыми мерами, вроде стояния «под часами», порой в течение очень долгого времени, оставления без обеда или ужина, лишения отпуска и, наконец, ареста.

Герои торжества, стоявшие перед строем, украдкой обменялись веселыми взглядами. Не то, чтобы Ваню или Николу часто подвергали порке — по правде говоря, этого вовсе не случалось. В Корпусе вообще старались как можно реже прибегать к этой крайней мере, оставляя ее для самых вопиющих случаев. Но сознание того, что теперь розги к ним не могут быть применены по закону , согревало кадетские души.