Александр Афанасьев - Оккупация [litres]

…

– Герой, значит? О’кей. Пацаны, трамбуем этих в бусик и поехали. Как раз до утра успеем обернуться.

– Восемь, три, два…

О. То-то и оно. Все хотят жить. Все.

Разборка, терка, стрелка – это, можно сказать, квинтэссенция блатной жизни. Разборки устанавливают и твой личный авторитет, и авторитет группировки, бригады, организации, от имени которых ты выступаешь.

Раньше все, конечно, было проще. Разборки регулировались кодексом блатных понятий, именуемых «правильной жизнью». Он регулировал самые общие места, но при этом не допускал совсем уж галимого беспредела. В конце концов, бондики тоже люди и тоже хотят жить. Потому не было такого, что с ходу начинали мочить, что на месте разборки закладывали фугас и отправляли конкурентов к праотцам, наконец – что на место прибывала милиция и противоположную сторону принимала при стволах и полном параде. Это и не разборки в основном были, а так – разговоры за жизнь. Многое решал твой личный характер, авторитет, духовитость. Вообще тогда многое личность решала. При этом до реальной стрельбы доходила хорошо если одна разборка из десяти – обычно так, на базарах съезжали.

Сейчас все по-другому. Правил нет, блатные правила давно позабыты, а на их место пришло одно, но главное: умри ты сегодня, а я завтра. Поэтому можно ожидать любой подлянки: и что бомба будет, и что менты. В кровавой карусели крутятся менты, отставные, выброшенные на улицу военные, разборные отряды олигархов и этнических лидеров, блатные со своими командами, чиновники, у которых разборные отряды не свои, а государственные, спаянные круговой порукой эсбэушники. Краев нет никаких – вон несколько лет назад в Боярках менты ментов положили, мрак. Если блатные хоть как-то ощущали свою общность, что сегодня ты, а завтра – тебя (братва, не стреляйте друг в друга), понимали, что они, в общем-то, одной работой занимаются, грузят лохов, то сейчас на разборках часто сталкиваются две люто ненавидящие друг друга стороны, например, атошники и бывшие беркутовцы. И если раньше стандартным оружием братка был помповик и ТТ, ну и жменя патронов в кармане – то сейчас по рукам ходят автоматы, гранаты, пулеметы, снайперские винтовки. Так что любая разборка – это смертельный риск, риск кровавой бойни. Которая становится еще более кровавой оттого, что у одной или у обеих сторон есть боевой опыт. Сейчас можно с уверенностью сказать, что революция гидности погибла, утонула в крови братковских разборок и дерьме политического процесса. Как и у нас, в девяностые.

И обеспечивать стрелку теперь приходилось как войсковую операцию.

Прозвонились. Стрелку назначили близ Княжичей – есть там такое местечко. Туда я отправил четверых пацанов, всех, на кого нашлись снайперские винтовки. С задачей – хоть как, но найти позиции, затихариться и ждать.

Прозвонил тех, с кем я работал и кто мне был должен. Набрал еще всего десять человек… негусто, негусто. Совсем негусто.

Но и не ехать, тем более на ту стрелу, что ты сам и забил, нельзя.

Когда подъезжали, прозвонил Клопа – он у меня самый опытный, Чечню прошел в составе СОМ [72] Сводный отряд милиции. . Тот взял не сразу.

– Клоп, че там?

– Мрак. Здесь семьдесят рыл.

Сердце мое ухнуло куда-то вниз, в штаны. Это впятеро больше моего.

Капец котенку, больше срать не будет. В ментовке у меня связей – таких, чтобы могли прислать отряд полицейского спецназа по моему слову, – больше нет. Четыре снайпера – а чего четыре снайпера? Все, что они смогут – это завалить побольше бычья с той стороны – после того, как они завалят нас. При пятикратном превосходстве кто будет со мной разговаривать.

– На одной из машин пулемет.

Здорово. Только пулемета там не хватало.

А потом я вдруг подумал: как раз то, что их впятеро больше, чем нас, и может спасти нас от большой беды. Если даже они сейчас собираются нас мочить, увидев, что нас так мало, могут передумать и решить все же поговорить. А там уже… как кривая выведет.

– Че там? – спросил один из пацанов

– Норм. Ты, главное, не начни шмалять не по делу.

По телефону – это одно, а видеть двадцать с лихуем машин и семьдесят рыл со стволами, нацеленными на тебя, – это сильно. Еще никогда в моей жизни такой засады не было… в Тольятти, где мне одно время пришлось работать в командировке, один майор из УГРО как-то раз в одиночку с одним пистолетом и корочками разогнал стрелку, где было человек пятьдесят, которые уже начали шмалять друг в друга. Но это было в Тольятти, и это было в девяностые, когда народ еще не озверел совсем. А здесь – Украина, Украина после войны. И власть здесь – прикосновенна. Здешних чиновников кидали в мусорные баки. Здесь считается нормальным «громадским диячам» ворваться на заседание облсовета или госсовета и что-то там выяснять по зраде. Ментов здесь били и жгли, а потом тех, кто это сделал, объявили героями. Наконец, здесь была война – а на войне убийство приобретает характер «чисто механический». Так что ни фига здесь корочки не помогут…

С той стороны тронулись трое, я пошел – один. Хорошо, если пацаны не сбегут. Я бы их понял, если бы сбежали, – чисто по-человечески.

Сблизились. Было утро – раннее утро, солнце еще не встало, но и ночь уже отходила на заранее подготовленные позиции, чтобы ближе к вечеру перейти в контратаку. За моей спиной едва теплился рассвет, за их спинами была тьма.

Трое. Один пожилой, в камке – Афган, видимо. Седые усы. Другой молодой, тоже в камке. Этот, видимо, с АТО. Третий – в гражданском, но рожа самая наглая из всех. И куртка у него не простая – флиска накинута на плечи.

Сошлись на несколько шагов. Сердце билось в ушах.

– Старший кто? – спросил я. – С кем говорить?

– Со мной говорить будешь.

Самый молодой, в камке. Вероятно, и самый младший из них. Старшие не подставляются так…

– С чего ты решил, что я с тобой говорить буду? Старший кто, спрашиваю.

Двое молчат.

– Тебя че не устраивает? – Психует, психует.

Психуй дальше. А меня все больше вон тот тип, коротко стриженный, напрягает, во флиске. Лицо у него такое… с кулачок, скупое, жесткое. На Геббельса немного смахивает.

Вспомнил. Гражданин России, фашист. Переехал на Украину, чтобы не попасть в тюрьму. Занимается научной работой, лекции по теории и практике нацизма читает. Лекции эти и в инете найти можно.

Знаете, в жизни нашей русской многое – как игра. Вот ты коммунистом будешь, а ты – фашистом, но так-то мы никакие не коммунисты и не фашисты, мы просто деньги так мутим. Кассета крутится, лавеха мутится – как раньше говорили владельцы видеосалонов. И вся эта ненастоящесть – она, в общем-то, чувствуется. И на каждом ценник висит.

А вот этот – совсем другое кино. Этот настоящий. Без дураков. Если он говорит, что он фашист, – он и есть фашист. И он фашист не потому, что книжку свою продвигает или партию, – а потому, что это самая его суть. И людей в концлагерь отправить или под пулемет поставить – ему ни разу не заржавеет.