Александр Афанасьев - Оккупация [litres]

Хреново от осознания этого. Может, даже хреновее, чем от приставленного к спине ствола. Хреново, но делать нечего.

– Не устраивает? Ты бы лучше спросил, где твои побратимы, которых ты отправил за мной. И что с ними будет, если мы не добазаримся.

– А чего спрашивать, ты и так расскажешь. На подвал посадим – все расскажешь.

– Ты меня на подвал посадишь? Не ошибся адресом?

– Ладно, – вдруг сказал пожилой, с усами, – проехали тему. Ты как дальнейшее видишь?

– Для начала вопрос – а мы на чем пересеклись? Какого… вы ко мне полезли?

– Это тебе вон он расскажет.

От сгрудившихся машин, от пикапа с пулеметом к нам шел еще один человек…

Тот самый, который меня по комплексу водил. Товарищ…

Мы отошли. Но не слишком далеко, чтобы никто не заподозрил неладное. Мы не вышли из безжалостного круга света, образуемого фарами машин.

– Что происходит?

– Не ваш вопрос. Расходитесь краями – вы отдаете всех их пацанов, они забывают о вас. Ющука можете оставить себе, как и договаривались.

Мы стояли друг напротив друга.

– Это же фашизм… – наконец сказал я, – настоящий, без понтов, фашизм. Они фашисты. Вы это понимаете?

Кому я это говорил. Б…, кому я это говорил?

– Это приказ. Дениса Владимировича.

Неправильная какая-то революция получается. А может, как раз и есть – правильная. Только такие и получаются. С двойным дном.

Как большевики с немцами в семнадцатом.

Ну ладно, хрен с ним, нет ни стыда, ни совести, ни офицерской чести. Но страх-то вы где потеряли? Простой человеческий страх перед войной, перед фашизмом, перед расстрельными рвами, перед братскими могилами, перед городами, полными вдов и сирот. Фашизм еще никому не удавалось держать в узде.

Страх-то вы где потеряли, твари…

А еще свои…

Как и было сказано – разошлись краями. Отдали их пацанов и бусик. Мои не могли поверить, что все живы и удалось соскочить на базаре. А я должен был забыть и… жить, и работать дальше.

Я… я, в принципе, так и хотел сделать. В конце концов, я не герой, меня на подвиги никогда не тянуло. Но… когда мы отдавали бусик… этот недофюрер… пропагандист, Геббельс… он, гад, улыбнулся. Спокойно так, нагло. С осознанием того, что он может все и за это ему не будет ничего…

Я понял тогда – он наш и не наш. Он пошел на связь исключительно для того, чтоб иметь крышу на случай любого исхода внутриукраинского противостояния – в виде своих кураторов. Он настоящий фашист – без дураков. И строить здесь будет настоящий фашизм. Оставив в дураках уже нас.

Он – Евно Азеф нашего времени.

И я решил – ну ладно, с…а.

Еще посмотрим.

– Ты охренела, мать…

Берестов почему то был в веселом настроении – может, долг отдали или еще что-то. Ехидно-циничная улыбка не сходила с его губ.

– Ты знаешь, сколько у нас глухарей? Не? Так я тебе скажу – двадцать четыре с начала квартала. Только по нашему отделению. Так нет, подавай нам двадцать пятого.

– Надо, – упорно сказала она.

– Чего надо? Ну жил дедушка старый, коньки откинул, похоронили, тебе-то чего?

– Его убили.

– Этого мы не знаем.

– И не узнаем, если вскрытие не сделаем.

Берестов достал телефон, начал шарить в нем.

– Извини, мать. Мне своя ж… дорога.

Она выдохнула:

– Услуга.

Берестов поднял на нее глаза:

– Даже так?

– Да. Что тебе надо?

– Кто тебе этот дед был?

– Неважно. Ты поможешь мне, я тебе.

– Ну хорошо. Знаешь такого – Каминский?

– Нет, откуда?

– Из УСБ. Поговори с ним.

Она понимающе улыбнулась.

– Копают?

– Копают, мать. Знаешь, этот урод звонил мне, говорит – это твоя точка? Ну и че? А моя где доля?

…

– Шугани его – а я устрою так, что твоего старичка откопают и вскроют…

В морге было холодно, почти как на улице. Пахло спиртом, формалином, гнилостным запашком разлагающейся человеческой плоти. Где-то за дверью звякали о кювез инструменты.

Судмедэксперт Тищенко – большой, грузный, добрый – вышел из прозекторской, прошел в кабинет. В углу была раковина, он начал мыть руки. Анна, зашедшая следом, молча ждала.

– Ну, Анют, я тебе скажу, совсем там у вас охренели, в органах. Совсем.

– Отравление?

– Оно самое. Как только справку на похороны выдали…

Сердце Анны забилось быстрее

– Алкогольное?

– Какое алкогольное, Ань. Цианид в чистом виде.

– Цианид? – недоуменно переспросила она.

– Он самый. Классическая картина. Как его только закопали с такими симптомами, явная же картина.

Она ожидала все, что угодно, но только не это.

– Это еще что…

Игнат Сергеевич Барышник с недоумением смотрел на разлинованные листы поверх очков.

– Протокол вскрытия.

– Это я и сам вижу. Как он у тебя…

– Профессор… погибший был моим другом.

Игнат Сергеевич Барышник снова недовольно глянул поверх очков.

– И что?

– Протокол доказывает, что имело место убийство. Надо возбуждаться.

– Возбуждаться. Ох, довозбуждаешь ты меня, Ивонина…

Барышник пролистал документы.

– Кто его мог? Ты знаешь, или висяк будет?

– Предполагаю, – смело ответила Ивонина.

– Предполагаешь…

Барышник метался между двумя возможными вариантами. Если дело этого грузинского профессора действительно удастся раскрыть – то это можно будет очень хорошо подать наверх как пример «работы по-новому» украинской прокуратуры. Вон, закопали – а мы раскопали и дело раскрыли, не так, как раньше заминали. Но если дело так и повиснет висяком – вот тогда реально ж… будет.

И все-таки…

– Готовь документы, подпишу.

– Спасибо, Игнат Сергеевич! – с чувством сказала Ивонина, вставая.

– Только попробуй не раскрыть…

Анна поняла, что ее предчувствие оправдалось – о том, что отравление Тарамадзе имеет отношение к делу Исупова, Барышник не знал. Впрочем, учитывая совершенно разные яды, оно и в самом деле могло не иметь никакого отношения к отравлению Исупова.

Подписав документы, Ивонина пошла на нарушение – не занесла их в базу, чтобы те, кто мог быть заинтересован в деле Тарамадзе, не смогли узнать о том, что оно возбуждено. Нарушение – но за это всего лишь выговор. В первый ли раз…

– А постановление у тебя есть?

Ивонина с торжествующим видом показала копию постановления о возбуждении уголовного дела.

– Ищешь ты себе приключений на свою задницу, мать. А она у тебя, надо сказать…

Берестов с усмешкой смотрел на нее из-за компьютера. Один раз они были близки к тому… но не получилось. Возможно, потому, что у Берестова под крышей были два борделя плюс индивидуалки, он там обслуговывался. Анне было противно после такого…