Александр Афанасьев - Оккупация [litres]

И фашизм, его зарождение, становление, развитие не может быть делом одной только Украины, это – общее дело. И с этим надо бороться сейчас, пока снова не загорелись когда-то потушенные рукой советского солдата печи в крематориях гитлеровских лагерей смерти. Потом поздно будет, потом с этим можно будет справиться лишь ценой многих миллионов жизней. А мы вместо этого пытаемся разобраться в сортах говна…

– Все понял?

– Да.

– Не слышу?

– Понял. Так точно.

– Вот и хорошо. Баба есть?

– То есть? – не понял я.

– Чего не понял? Я конкретный вопрос задал.

– Постоянной нет.

– Оно и видно. Найди себе какую-нибудь малолетку и дери ее на здоровье. На Украине это легко, тем более что ты почти что олигарх. К тебе в очередь встанут. А мне мозги сношать не надо. У меня тут и так полно мозголюбов-затейников.

…

– План оперативной работы по этой… водке – завтра. Крайний срок – послезавтра.

– Есть.

– Тогда все. Отбой.

Генерал отключился. Я смотрел на экран какое-то время… потом тоже отключил связь.

Холтофф ищет кабинет Штирлица.

Наконец он находит заветную дверь, та открыта настежь.

Холтофф, робея, заходит. Кругом дым столбом, вокруг валяются окурки, разбитые бутылки, короче, полный бардак.

Холтофф офигевает все больше. Идет дальше.

На диване лежит оттраханная секретарша Штирлица.

Кругом еще больше пустых бутылок и окурков.

Наконец он видит бесчувственного Штирлица.

Штирлиц небрит и в стельку пьян. Всколоченная голова уткнута в салат.

Холтофф замечает скомканную телеграмму в бесчувственной руке Штирлица.

Центр – Юстасу.

Операция прошла успешно. Можете немного расслабиться.

А вы думали как?

В прокуратуру Анна вернулась ближе к вечеру. Заехала к вокзалу… там все оцеплено было.

В холле стоял телевизор, по нему передавали обращение президента. Обращение было столь же грозным, сколь и бестолковым – обвинили в произошедшем террористическую группу донецких партизан. Понятно было, что все это бред – взрыв произошел несколько часов назад, так быстро установить виновных невозможно.

Если только СБУ не вела террористов и сознательно не дала им совершить теракт. Зачем? А хотя бы для консолидации нации перед выборами. Украинский народ легко на такие штуки покупается…

Потом по экрану, на фоне сине-желтой заставки, поползли имена – список погибших при взрыве. Анна смотрела на экран машинально… и тут ее как обухом ударили по голове.

Берестов Сергей Петрович!

Пришла в себя она в биндейке охраны… над ней бестолково суетились. Она встала… опираясь на стол.

– Где моя сумка…

– Анна…

– Мне надо идти. Где моя сумка?

Надвигающаяся ночь окатила ее страхом…

Город не спал. По улицам сновали машины… светились огни витрин, ресторанов и кафе… все было как всегда, и все было по-другому. Она шла быстро, то и дело оглядываясь. Ей казалось, что за ней идут.

Одновременно погибли Барышник и Берестов. Оба раза были взрывы, в последнем случае целый вокзал взорвали. Это никак не случайность…

Взорвали и Вадима, последний раз, когда она интересовалась, раскрытием и не пахло. Скорее всего, это те же самые люди. Они наверняка подложили бомбу в машину Игната Сергеевича и взорвали ее, когда он был на заправке.

Это произошло, когда она снова открыла дело. Когда она прикоснулась к делу об отравлении дяди Вахтанга.

Теперь она – единственная, кто остался. И точно единственная, кому не наплевать.

Машины нет. Дома ее могут ждать – наверняка ждут. Берестова – единственного, кто стал бы ее защищать, – тоже нет.

Идти некуда.

И тут она поняла, куда ей надо идти…

О взрыве на вокзале в Киеве я узнал дома, вечером. Новость сенсационная – но не для меня. Я только головой покачал…

Мы сами все выбрали. В девяносто первом. Когда мы хотели джинсы и пятьдесят сортов колбасы – в нагрузку нам полагалось и это. Широкий спектр проблем – от безработицы до терроризма. И мы все это выбрали, потому что террористы – где они… а колбаса – вот она, на витрине.

А Украина сделала еще один выбор – в 2014 году. Когда, находясь в здравом уме и трезвой памяти, сознательно отринула любую возможность социального компромисса. Собственно, сам второй Майдан проходил под лозунгом: нам надоели компромиссы, мы хозяева этой земли и хотим, чтобы было по-нашему здесь и сейчас, и только так, как мы хотим. Такая позиция не оставила для всех, кто не вписывался, никакой другой возможности, кроме как взяться за оружие. И украинцы взялись – легко и даже с какой-то радостью, как европейцы сто лет назад, в лето года 1914-го от Р.Х., уходили на «освежающую войну». Они никак не думали, что все на несколько лет растянется…

А потом произошло то, что произошло в Ираке и Афганистане: загнанные режимом в угол люди, которые не имели ни малейшего шанса победить нормально, мирно, без кровавой бойни, научились побеждать, как получится. А потом им понравилось – побеждать…

Как там…

Я припарковал машину, привычно огляделся. Никого. И ничего. Можно идти…

Дома поставил кофе, кинул в микроволновку пиццу. У меня еще ковбаса есть, фермерская, но бутеры резать лениво. Пойду лучше посмотрю чутка, чего в Украине и мире делается. Кто опять чего сказал – как в воду пернул, простите. Кто чего украл…

И вот тут… за ноутом я и узнал о том, что произошло в стольном граде Киеве. Вокзал рванули. Наверное, я узнал об этом одним из последних, просто у меня нет настроенного новостного канала в телефоне, и я не слушаю радио в машине. И то и другое отвлекает…

Мешанина роликов… машины «Скорой»… какие-то грязные, в пыли и грязи, с повязками, люди, рассказывающие, как это было, некоторые подставные, а некоторые нет. Гладкорожие депутаты Рады, спикер МВД – жирный боров, дежурные «две минуты ненависти» – это сделали они, вот результат Минских соглашений, все надо по…ить, Донбасс к ногтю, зачистить, чтобы ни один не ушел… Слава Украине… Героям слава… ну и так далее, и тому подобное.

Грустно. Мерзко. И ожидаемо.

Примирение начинается в душе. С покаяния за войну, с осознания пагубности ее, преступности всего содеянного. С обеих сторон. Мы не могли, не должны были поставлять оружие и технику, заводить инструкторов, поливать бензином и так хорошо горящий пожар. Это наши, бляха, соседи! И не просто соседи – это братская страна, братский народ, и не они, заметьте – мы сами это говорим. Так если мы сами это говорим – где наши братские поступки? Почему мы толкаем оступившегося брата, а не подаем ему руку?