Франсис Карсак - Том 4. Пришельцы ниоткуда

Эту сцену наблюдали с земли многочисленные свидетели; в настоящее время эксперты изучают обломки самолета лейтенанта Симпсона. Что же касается таинственного аппарата, то он исчез, на огромной скорости вертикально взмыв в небо.

Я вернул газету Клеру, заявив скептическим тоном:

— Я полагал, однако, что официальные доклады, с которыми американцы выступили после продолжительного расследования, подрезали этой «утке» крылья. Так нет же — оказывается, в нее все еще кто-то верит!

Мой друг ничего не ответил. Медленно покачав головой, он нагнулся, щипцами вытащил из камина уголек и тщательно раскурил свою трубку. Потом, сделав несколько затяжек, знаком попросил служанку налить кофе. Ульна от кофе отказалась. Мы с Клером выпили свой в полной тишине.

Клер колебался. Я хорошо его знал и потому чувствовал, что он все еще спрашивает себя, как ему поступить. Наконец он разлил по рюмкам коньяк, посмотрел мне в лицо и сказал:

— Как ты знаешь, я не совсем уж профан в физике. Известно тебе и то, что я реалист, «matter of fact» 5 5 Здесь: человек, лишенный фантазии (англ.). , как говорят англичане. Так вот, об этой «летающей тарелке» я могу рассказать тебе длиннющую историю. И не смотри на все эти бутылки, что стоят на столе. Возможно, их количество и впечатляет, но, уверяю тебя, ко всему тому, что я собираюсь тебе рассказать, они не имеют ни малейшего отношения. И это вовсе не алкоголь так на меня повлиял. Я давно уже решил рассказать тебе все при первой же нашей встрече. А история моя вот какая... Устраивайся в кресле поудобнее, потому что, как я уже сказал, она будет длинной.

Я прервал его:

— Я ношу с собой в чемодане небольшой магнитофон. Могу я записать твою болтовню?

— Если хочешь — записывай. Это будет даже полезно.

Едва я установил магнитофон, Клер заговорил. В тот момент, когда он произносил еще только первые слова, мой взгляд упал на руку Ульны, лежавшую на подлокотнике кресла, и я понял, почему эта рука показалась мне такой удлиненной: на ней было всего четыре пальца!

Как тебе известно, — начал Клер, — я прекрасный охотник. Или, во всяком случае, считаюсь таковым, пусть и нечасто беру в руки ружье. Кое-какая природная сноровка, вкупе с крупным везеньем, — и в результате я никогда не возвращаюсь домой с пустым ягдташем. Так вот, первого октября прошлого года — хорошенько запомни эту дату! — уже смеркалось, а я еще ничего не подстрелил. В другое время меня бы это ничуть не расстроило: я, скорее, предпочитаю наблюдать за живыми животными, нежели убивать их, потому что и так, к сожалению, убиваю их слишком много для своих опытов! Но третьего числа ко мне в гости должен был прийти мэр Руффиньяка, — я пригласил его, так как нуждался в его содействии одному моему, теперь уже оставшемуся в прошлом, проекту, — а этот тип любит дичь, вот я и решил немного побраконьерствовать при свете электрического фонарика.

Солнце только-только село, когда я шел через поляну Манью, что посреди леса. Ты знаешь ее не хуже, чем я: вся заросшая вереском и утесником, со всех сторон окруженная дубами и каштанами, днем она довольно-таки живописна, но в сумерках производит зловещее впечатление. Я не из слабонервных, но шел быстрым шагом, спеша выбраться из лесу. Уже на краю поляны я зацепился ногой за корень, с размаху ударился головой о ствол дуба и тут же потерял сознание.

Очнувшись, я не стал произносить классического «где я?». Голова раскалывалась, в ушах гудело, и сначала у меня даже возникло опасение, что я проломил себе череп. К счастью, с ним все оказалось в порядке. Часы на руке показывали час ночи, кругом стоял непроглядный мрак, ломая ветки деревьев, свистел ветер. Потом, вынырнув из-за черноватого облака, над поляной показалась луна, окутавшая это облако волшебными светящимися кружевами.

Я сел и принялся искать ружье, которое, к счастью, незадолго до падения разрядил. Некоторое время я шарил руками среди мокрой травы и гнилых сучьев, потом наконец нащупал приклад. Опираясь на ружье, как ни палку, я медленно распрямился; лицо мое в тот момент было обращено в сторону поляны. По мере того как я поднимался, поле моего зрения расширялось, и вот тогда-то я и увидел эту штуковину.

Сначала она показалась мне черной массой, чем-то вроде купола, возвышавшегося над кустами вереска и утесника и почти неразличимого в темноте. Затем луна на какое-то мгновение вынырнула из-за туч, и тогда я мельком увидел выпуклый, сверкавший так, как сверкает металл, панцирь. Признаюсь тебе, мне стало страшно. От поляны Манью до ближайшей дороги прямиком через лес добрых полчаса ходьбы, а с тех пор, как умер тот старый чудак, в честь которого эта поляна и названа, там иной раз по неделям не бывает ни души. Я потихоньку двинулся вперед, добрался до края лесной чащи и, притаившись за одним из каштанов, принялся осматривать поляну. Все было неподвижно. Ни проблеска, ни огонька. Лишь эта огромная неясная масса — еще более плотная тьма на фоне черного леса.

Затем ветер вдруг резко стих. В тишине, едва нарушаемой потрескиванием сухих сучьев — видно, где-то далеко в лесу по тропе пробегал кабан, — я услышал слабые стоны.

Я все-таки врач, поэтому, пусть и сам чувствовал себя неважно, не мог не прийти на помощь существу, которое стонало так, как стонет человек, а не зверь. Отыскав фонарик, я включил его, направил луч света прямо перед собой, и он отразился от огромного металлического панциря чечевицеобразной формы. Я приблизился к нему с бьющимся сердцем. Стоны доносились с другой стороны. Внезапно пробудившееся жгучее любопытство заставило меня позабыть о страхе, и я медленно, то и дело застревая в кустах, натыкаясь на колючки утесника, бормоча проклятия и на каждом шагу спотыкаясь, — ноги все еще плохо меня держали, — обогнул панцирь. Стоны стали более отчетливыми, и я очутился перед металлической дверцей с открытым люком, который вел внутрь этой штуковины.

Мой фонарик осветил совершенно пустой узкий проход и уперся в заднюю дверцу из белого металла. На металлическом же полу лежал человек, — во всяком случае, сначала я решил, что это человек. Его длинные волосы были совершенно седыми, одежда его состояла, как мне показалось, из облегающего, блестящего наподобие шелкового, трико зеленого цвета. Из раны на голове капля за каплей сочилась темная кровь. Когда я нагнулся над ним, стоны смолкли, он содрогнулся и умер.

Тогда я подошел к задней дверце. Она была подогнана так плотно, словно хода дальше не существовало, но я заметил справа, примерно на уровне пояса, красноватую выпуклость, на которую и нажал. Перегородка разошлась посередине, и меня ослепил поток яркого голубоватого света. Ощупью я сделал пару шагов вперед и услышал, как створки перегородки сомкнулись за моей спиной.