Франсис Карсак - Том 3. Львы Эльдорадо

— Как-то раз в Борнео... Да нет. Самое странное, что у меня было в жизни, произошло в начале моей карьеры, и я об этом никогда никому не рассказывал, за исключением моего бедного друга Мориса Вёрня, который почил еще двадцать два года тому назад, в августе. Я и сам не знаю, что об этом думать, так что прошу вас сохранить все это в тайне. Есть вещи, которые лучше не предавать огласке, если желаешь, чтобы тебя воспринимали всерьез в определенных кругах, которые полагают себя научными потому, что отрицают все а priori. Есть, правда, и такие индивиды, которые полагают себя людьми широкого ума, — эти без малейшей критики поверят в какую угодно историю, лишь бы она оказалась невероятной. Словом, я изложу вам факты, а там уж думайте сами...

Тридцать лет тому назад, в июле месяце, я приступил к своим первым палеолитическим раскопкам. Мой выбор пал на одну из пещер в Дордони, называвшуюся Pech de la Crabo, что по-окситански означает «козий холм». Эту обширную впадину, проходящую через скалистый отрог, изредка перекапывали то там, то сям — как вы понимаете, отнюдь не методично — многочисленные дилетанты. Я тогда был всего лишь обычным студентом-четверокурсником, одним из десятков таких же, и мои возможности были ограничены. Мой друг Вернь должен был мне помочь, а для основных работ мы наняли землекопа, неразговорчивого испанца по имени Мартин.

О первых двух месяцах раскопок сказать особо нечего. Две с лишним недели у нас ушло только на то, чтобы убрать землю, поднятую кем-то еще, и установить границы тех местонахождений, что еще оставались нетронутыми. Затем нас остановили огромные обрушившиеся глыбы, которые пришлось разбивать при помощи кувалд и клиньев, — использовать взрывчатку мы не могли ввиду проходившей совсем рядом железной дороги. В общем, непосредственно раскопки начались лишь в начале сентября. К тому моменту перед нами встала другая проблема: владельцы гостиницы, в которой мы проживали, любезно, но твердо выставили нас за дверь по той причине, что на этот последний отпускной месяц комнаты были уже сданы некоему парижскому семейству, наведывавшемуся в Дордонь каждый год. Так как в пещере было очень сухо, мы решили расположиться там.

И правильно сделали: о проживании в гроте у меня остались самые приятные воспоминания. В половине шестого вечера мы заканчивали работу и на обычной деревянной доске, помещенной на две подставки, вносили в дневники свежие данные о раскопках. Стряпню мы готовили в примитивном очаге, между тремя большими камнями, тем самым получая затем возможность насладиться восхитительными бифштексами «по-мустьерски», которые мы нанизывали на зеленые ветки и поджаривали над горящими углями. Дым от сжигаемого нами можжевельника придавал мясу особый аромат, и в силу нашей юности мы представляли, что поедаем бизона. Затем, спокойными сентябрьскими вечерами, мы наслаждались последними отблесками дня. Сидя на огромном камне на самой вершине склона, мы созерцали небольшую долину, прямые и высокие тополя, ряды которых тянулись вдоль почти уже пересохшего ручья, отбрасывая на луга длинные тени («Majoresque cadunt 15 15 Заключительная строка первой эклоги (главы) «Буколик» Вергилия Majoresque cadunt aids de montibus umbrae (Длинные тени падают с высоких гор...) — своеобразная дань уважения Жозефу-Анри Рони-старшему и его роману «Удивительное путешествие Гертона Айрон-кастля», где встречается это выражение. ...» — обязательно замечал кто-либо из нас), крыши ферм, отдающие красным под последними косыми лучами, медленное нарастание сумерек. За окнами домов одна за другой зажигались лампы, и незадолго до наступления кромешной тьмы, объявляя о своем подходе певучими гудками, прямо под нами огненной змейкой пробегал поезд на колесах с пневматическими шинами. Едва различимые в темноте, мы приветственно махали рукой машинисту, тот махал нам в ответ, и после того как поезд исчезал вдали, мы снова разжигали костер и при его свете, растянувшись на песке, обменивались мыслями об истории первобытного общества в целом, ходе раскопок или же современном мироустройстве. Пританцовывало оранжевое пламя, потрескивал хворост, дым лениво поднимался к своду пещеры, а затем, уползая к выходу, исчезал, уносимый легким ночным бризом. Круг света не проникал в глубь грота, и потому дальняя часть пещеры представляла собой черную бездну, где, еще более черный, открывался вход в галерею, которая шла через весь холм. То тут, то там выступы стен цепляли свет, и на мгновение в его зыбких отблесках казалось, что где-то рядом крадется некое жуткое чудовище.

Затем наступал крепкий сон, каковой всегда приходит с усталостью и сопутствует молодости. В общем, все было чудесно, за исключением одного: воду нам приходилось набирать на ферме, находившейся в шестистах метрах от «лагеря»!

Ходили мы туда по очереди, беря с собой большой жестяной кувшин, все еще сохранявший в своей форме некоторую грациозность кувшинов глиняных. Нужно было спуститься метров на двадцать по крутому склону, пересечь железнодорожные пути, затем, по склону уже менее покатому, но более длинному, сбежать к дороге и пройти по ней еще с полкилометра. Эта грунтовая дорога вела прямо к ферме. Весь путь, туда и обратно, занимал с полчаса. Обычно мы исполняли эту неприятную обязанность до ужина, но в тот вечер совершенно об этом забыли, и, так как была моя очередь, идти за водой мне пришлось уже в спускающихся сумерках.

По правде сказать, меня это совсем не обрадовало. Знойное солнце весь день палило сквозь своеобразную дымовую завесу, и теперь, спускаясь по склону, я мог видеть, как на западе, над холмами, собираются в кучку огромные зубчатые тучи, предвестницы грозы. Грозу в те времена я всей душой ненавидел и даже боялся. Когда мне было лет шесть, рядом со мной ударила молния, и с тех пор грозовая погода меня весьма тяготила. Казалось, атмосферное электричество циркулирует прямо у меня под кожей; я становился раздражительным, эмоциональным и никак не мог усидеть на одном месте. Лишь спустя долгие годы, уже в жарком климате с его тропическими смерчами, мне удалось излечиться от этой фобии. Морис, конечно же, согласился бы меня заменить, попроси я его об этом, но из чувства такта делать этого я не стал и теперь поспешно шагал к ферме в надежде успеть вернуться еще до первого грома и молний.

Разумеется, именно этот вечер фермер выбрал для того, чтобы подробно рассказать мне обо всех тех несчастьях, что обрушивались в ту пору, как, впрочем, и всегда, на сельское хозяйство. В общем, когда я с ним распрощался, гром уже грохотал, а сумеречный свет принял тот бледный оттенок, что всегда бывает у него перед бурей. Я чуть ли не бежал по дороге, то и дело перекладывая тяжелый кувшин из одной руки в другую, но когда очутился у первого склона, уже поднялся, выметая пыль, ветер, и в почти опустившейся темноте молнии освещали беспорядочное бегство клочковатых туч.