Вадим Картушов - Стазис

Он вгляделся. Ну, хоровод. Нарисован коряво, словно совсем малой рисовал. У человечков даже руки и ноги не в те стороны. Крувим немного пришел в себя. Его отрезвила примитивность картинки.

– Она в хороводе.

– В каком еще хороводе?! – заорал Крувим. – Что ты вообще несешь, в каком еще хороводе! Что это такое, твой хоровод!

– Она пошла искать. Заблудилась. Не поняла. Когда начался Стазис. Они забрали ее. Я понял это. По следам. Я знаю Стазис, – сказал Дмитрий. – Ее забрали в хоровод. Это фигура Стазиса. Одна из. Эмиссары и куклы. Иногда танцуют.

Крувим впервые слышал об этом. Но какого черта он должен знать о Стазисе больше, чем ученый, который специально его изучал и чуть не погиб там? Ученый знает больше и просто так не скажет.

– И что теперь делать? Как ее спасти? Что такое этот хоровод вообще? – спросил Крувим.

– Сначала. Ты должен понять. Это не твоя вина, – сказал Дмитрий. – Вина. Вина не твоя. Не твоя.

Крувим медленно отставил кружку с чаем в сторону. Ну, конечно. Это он виноват. Это он убежал, мелкий идиот, соплежуй, баба. Забыл про мать, забыл про все. Конечно, она пошла его искать. Конечно, она испугалась и решила, что он сбежал за периметр. «Это только моя вина. Это моя вина», – подумал он.

– Ты должен ответить. На один вопрос, – сказал Дмитрий. – Прежде чем мы. Начнем работать.

– Какой? – спросил Крувим.

– Ты готов принять. Свою мать обратно?

– В смысле? – удивился Крувим. – Конечно. Конечно, я готов.

– Хорошо, – сказал Дмитрий. – Я помогу тебе. Без условий. Ты мне не должен.

– Правда? – удивился Крувим. – Ты… не обманываешь меня?

– Я никогда. Не обманываю, – сказал Дмитрий и улыбнулся. – Пообещай только. Что не будешь. Себя винить. Вины нет.

От этого Крувим едва не завыл. Странным образом слова Дмитрия вызывали в нем нечто противоположное. Дмитрий говорил, что нет никакой вины, и Крувим тут же понимал, что нет ничего, кроме нее. Кроме огромной, размером с небо, вины.

– Что я должен сделать? Я должен тебе что-то? Какую-то услугу оказать, помочь? Деньги дать? – спросил Крувим.

– Никаких условий. Помогаю просто так, – сказал Дмитрий. – Возьми это.

Он достал из кармана куртки маленький цветной шарик. Тот сверкал изнутри, переливался, словно был из лавы. Крувим даже залюбовался им. Он был похож на детские игрушки, но светился куда ярче и интереснее.

– Это… такой маячок. Твоя мать вернется. Положи его. Туда, где она. Обычно сидит. Я пойду в лес. Найду хоровод. Передам ей вещь.

– Какую вещь? – спросил Крувим.

– Какую дашь. Какую-то важную. Которая связывает. Тебя, ее, дом. Семью.

Крувим порылся в тумбе. Это мамины запасные очки, она любила читать, но так ли они для нее важны? Это книжка, которую она читала последней. Машинописная, редкая, златовратного инока Ефимия. Она называлась «Проклятые Клоуны: обряды, пророчества, обещания и ритуалы». Инок Ефимий изучал секты Стазиса, а мама любила почитать про разные культуры. Вряд ли эта книжка была ее любимой. Вот, наконец. Папин кисет для табака. Мама не курила, но часто нюхала отцовский табак. Наверное, он помогал ей и много значил, если не выбросила. Крувим отдал кисет Дмитрию. Тот сперва взглянул скептически, но взял его в руки и улыбнулся.

– Это подходит, – сказал он. – Жди. Она должна прийти. Может, не сразу.

Крувим остался дома. Когда Дмитрий ушел, напряжение немного отпустило его. Дмитрий понимает, о чем говорит. Он разберется. Крувим нашел в буфете печенье и взял из погреба банку с квашеной капустой. Хотел было даже прибраться – вдруг мать придет уже скоро. Но сил совсем не осталось. Он уснул на лавке прямо на кухне, с недоеденной банкой капусты в руках. На другой день мать не пришла. Крувим убрался во всем доме, прибрался во дворе и сарае. Очень хотелось пойти за периметр и отыскать Дмитрия, но он сказал себе, что совершил достаточно безумств за эту неделю. Дмитрий должен привести его мать. Зачем ему обманывать? Чтобы забрать кисет? Какая глупость. Он просто ученый, изучает Стазис и знает, как можно достать оттуда человека. Да. Именно так.

Крувим накрыл стол, но мать не пришла. Всю еду пришлось рассовать обратно по буфетам, погребам и ледникам. Может, сделать что-нибудь приятное к ее приходу? Починить стол, подпилить дерево во дворе. Хоть как-то искупить свою вину. Крувим переделал все домашние дела, но чувство тянущей тревоги не покидало.

Мать пришла на третий день. Когда Крувим проснулся, она сидела в своем любимом кресле – именно туда он положил маячок Дмитрия. В первый момент он даже не поверил глазам. За эти дни он столько раз успел перейти от чувства полного отчаяния и беспомощности к надежде, что перестал понимать собственные эмоции.

– Мам, – сказал Крувим. – Мам, я тут.

Мама не отвечала. Крувим аккуратно тронул ее за плечо, но она не повернулась. Тогда он обошел кресло, чтобы посмотреть ей в лицо. Мама бессмысленно улыбалась с закрытыми глазами. Так прошло еще три дня. Крувим перепробовал все. Он давал ей нашатырь, кричал, читал вслух книги. Иногда ее удавалось поднять и даже заставить пройти до кровати. Но она не открывала глаза и не переставала улыбаться. Крувим хотел пойти к старосте, но вовремя спохватился. Если ее примут за куклу, то могут подумать бог знает что. Приходил староста – проведать, как дела. Крувим обрадовал его, сказал, что все хорошо. Но сейчас мама устала и дремлет в кресле. На собрания района она тоже придет не скоро – простудилась, когда ходила ночью его искать. Староста посмотрел на маму издалека, из прихожей, сочувственно покивал и пообещал принести малиновый вар.

Крувим старался, как мог, но понятия не имел, что надо делать. Мама была здесь, но мамы не было здесь. Крувим обливал ее холодной водой, пытался напугать – так, как лечат икоту. Он растирал ей руки и ноги – надеялся, что циркуляция крови поможет. Ему приходилось видеть коматозных, но это была не кома. Это было что-то совершенно другое. Иногда он слышал, как она тихонько пела, не раскрывая рта.

Еще через три дня явился Дмитрий. Когда он вошел в дом без стука, Крувим даже не удивился.

– Это теперь навсегда? – спросил он Дмитрия.

– Боюсь, да. Теперь ты видишь?

– Что?

– О чем я говорил, – сказал Дмитрий.

– Я не знал.

– Ты сказал, готов.

– Я не знал.

– Это нормально, – сказал Дмитрий. – На самом деле. Никто не готов. Никогда.

Он сел рядом на стул рядом с Крувимом. Они вместе сидели перед кроватью, на которой лежала его мать. Время близилось к ужину, а на ужин мать всегда выходила в хорошем платье и с заколотыми волосами. Она очень трепетно относилась к ритуалам и не могла позволить себе выглядеть плохо за ужином, даже если гостей не ждали. Сейчас она лежала в одной ночнушке, растрепанная, бессмысленно улыбалась и иногда что-то пела. Еле слышно, не размыкая губ. Крувим слышал, потому что он был музыкантом. У него все-таки тонкий слух.