Дэвид Вебер - У рифов Армагеддона

Теперь плакали оба мальчика и их мать тоже. Хааральд оттолкнулся от своего трона и привлёк Женифир в свои объятия. Мгновение спустя две пятилетних руки окружили замком его левое бедро, и он почувствовал, как Кельвин прижался лицом к его бедру. Рейжис уставился на него, его лицо выражало отчаяние и потерю, и король протянул ему руку.

Мальчик, который только что стал герцогом, и в процессе этого узнал, каким безумно дорогим может быть этот титул, посмотрел на своего монарха сквозь вуаль слёз. Затем он взял предложенную руку в обе свои, сжимая её, как тонущий человек может цепляться за кусок дерева.

— Есть причина, по которой ваш дедушка не стоит сейчас здесь, чтобы сказать вам это сам, — сказал Хааральд, смотря вниз и обращаясь к Женифир так же, как к её сыновьям. — Он хотел. Хотя он знал насколько это будет болезненным, он хотел бы сказать тебе сам, Рейжис, но я не позволил ему. Я твой король, а ты теперь один из моих герцогов. Есть обязательства между королями и их вельможами, и то, что ты ещё и часть моей семьи, делает эти обязательства сильнее, чем когда-либо. Это моим долгом было рассказать тебе об этом. Я хотел, чтобы ты услышал это от меня, потому что я хотел чтобы ты понял — понял, как сердцем, так и разумом — что ничего из того, что произошло, ничего из того, что мог бы сделать твой отец, никогда не изменит того, как я отношусь к тебе и твоей матери. Бог судит всех людей в конце. Королям иногда требуется судить людей, но мудрый король судит любого мужчину или женщину только на основании его собственных действий, а не за что-то другое. Я не всегда мудр, как бы я ни старался, как бы ни молил о наставлении. Но это я тебе обещаю. Когда я смотрю на тебя глазами твоего кузена и вспоминаю твоего отца, то я вижу мальчика, которого я люблю, хорошего человека, которым я дорожу — вот что я вижу в тебе. Когда я смотрю на тебя глазами твоего Короля, то вижу мальчика, которым ты являешься, и человека, которым ты станешь, а не твоего отца, который предал его доверие.

Мерлин наблюдал за лицом Женифир, смотря, как боль и потеря смешались с принятием слов Хааральда. И когда он увидел эти вещи, Мерлин понял, что был прав — такие короли, как Хааральд VII, сделали Черис королевством, которое стоило спасти.

— Что бы твой отец ни сделал в конце своей жизни, — мягко закончил Хааральд, — он и твоя мать — и твой дед — хорошо учили тебя и Кельвина, в первую очередь. Помни эти уроки, Рейжис. Всегда помни их и уважай человека, которым он был, когда он учил тебя им, и ты превратишься в человека, достойного чьей-либо любви.

Мальчик уставился на него, теперь уже рыдая навзрыд, и король обнял Женифир ещё раз, а затем отпустил её, чтобы он смог наклониться и заключить молодого, несчастного герцога Тириена в сокрушительное объятие комфорта.

Несколько секунд он обнимал Рейжиса, потом отпустил его и выпрямился.

— А теперь, Ваша Светлость, — тихо сказал он своему кузену, — пойдёмте и встретимся с Советом.

Богатый мощный голос могучего органа наполнял собор Теллесберга музыкой. Помощники органиста качали насосы сильно, непрерывно «заправляя топливом» его голос, и Мерлин Атравес — теперь уже лейтенант Королевской Гвардии Атравес — стоял в одном углу Королевской Ложи, слушая как он тёк над ним.

Круглый собор был залит морем разноцветного света, так как утренние солнечные лучи струились сквозь ряд витражных окон над хорами, который полностью окружал их, а величественная мозаика архангела Лангхорна и архангела Бе́дард суровыми глазами смотрела на прихожан. Мерлин оглянулся на них, встретив эти величественные глаза, внешне спокойно и сдержанно, несмотря на свой внутренний гнев.

«Однажды», — пообещал он призраку Пэй Шань-вэй… и другим. — «Однажды».

Он отвернулся от мозаики, больше чтобы отвлечь себя от гнева, который он не осмеливался демонстрировать, чем по какой-то другой причине. Даже здесь, и даже сегодня — или, может быть, особенно сегодня — Кайлеб и Хааральд не могли остаться без охраны, и Мерлин едва ли был здесь единственным вооружённым и облачённым в броню гвардейцем. Лейтенант Фалкан и четверо его морских пехотинцев стояли между ложей и центральным проходом, и их глаза были такими же жёсткими, такими же тревожными, как у Мерлина, когда они осматривали огромную толпу, заполнявшую скамьи собора.

Как обычно, аристократия и высшее общество были широко представлены, сверкая драгоценными камнями и кружевом золотой вышивки. По приблизительному подсчёту, в соборе должно быть было не менее двух тысяч человек — достаточное количество чтобы напрячь даже его огромную вместимость, и в их настроении было что-то странное.

«Ну, конечно, было», — подумал он. Учитывая смерть Тириена и волну арестов, запущенную Волной Грома, каждый, во всём Королевстве, вероятно, чувствует себя немного… обеспокоенным. И никто из знати не мог рискнуть пропустить эту службу без абсолютно убедительных доказательств того, что для них совершенно невозможно быть здесь. Но всё равно…

Известие о предательстве кузена короля — и его смерти — распространилось как лесной пожар. Случаев подобных этому в Черис просто не было, и никто не сомневался ни на секунду, что они не произошли бы и сейчас, если бы кто-то из-за пределов королевства не устроил это. Король Хааральд и его совет, возможно, не были готовы называть имена, но черисийцы в целом были гораздо лучше осведомлены о политических реалиях, чем подданные большинства сэйфхолдийских государств. Вероятно, это было неизбежно, учитывая то, как международная политика постоянно влияла на торговые отношения, от которых зависело процветание Черис. Возможно, Хааральд решил не указывать пальцем, но у его подданных не было сомнений в том, кто был ответственным, и Мерлин почти физически ощущал их гнев, как кислоту на своём языке.

Но там было что-то большее, чем злость. Там был… страх.

«Нет», — подумал он. — ««Страх» — это неверное слово для этого. Это часть этого, но это ещё не всё. Эти люди знают, что здесь происходит нечто большее, чем просто рутинная борьба за власть между соперничающими князьями, и они обращаются к своей Церкви, чтобы вновь обрести уверенность».

Внезапное изменение органной музыки отвлекло его мозг от раздумий, и он повернул голову, когда двери собора широко распахнулись. Через них прошёл послушник, держащий прямо перед собой золотой скипетр Лангхорна на блестящем, иссиня-чёрном посохе из железного дерева, отделанном кольцами из гравированного серебра. Два свещеносца шли по бокам, а за ними следовали два младших священника, размахивая кадилами, из которых тянулись ароматные пряди фимиама, словно белые, дрейфующие ленты в свете, льющимся сквозь витражные окна.