Энн Криспин - Чужой. Воскрешение [litres]

На этом человеческие контакты с чужими могли и закончиться, поскольку ни военные исследователи, ни частные корпорации не смогли обнаружить родной мир чужих. У них не было ни одной, даже крошечной зацепки, несмотря на сотни обследованных планет. Тайна практически идеальных организмов умерла при уничтожении LV-426 – пока на Фиорине 161 не обнаружили образцы крови и тканей Рипли.

Это произошло двадцать пять лет назад. Изначальные образцы дали немногое – не говоря о том, что дважды их практически уничтожили. Но десять лет назад военный исследователь Мэйсон Рэн увидел в них скрытый потенциал и каким-то образом смог убедить в этом очень важных людей из Отдела военных разработок. С тех пор он встал во главе проекта. Но только в последние два года остальная команда начала по-настоящему верить в методы Рэна.

Именно тогда они перенесли исследования на «Возничего». Именно тогда, внезапно получив все, что было нужно для удачного завершения проекта. Именно тогда клонированные из образцов клетки начали жить и размножаться.

И вот настал этот миг: Гэдиман смотрел на практическое воплощение теоретических изысканий. Предстояло еще столько всего узнать. Он терпеливо наблюдал за мониторами, показаниями приборов и самими особями.

Гэдиман не мог отрицать, что команду исследователей изумила скорость, с которой некоторые эмбрионы вылупились из злосчастных носителей. Не говоря уже о невероятно быстром развитии. Рэн не знал точно, ускорила ли рост чужих проделанная ими работа, или он был естественным. Дошедшие до них сведения были фрагментарными из-за прошедшего времени, да и малое количество образцов не давало возможности определить норму поведения или закономерности. Разумеется, еще предстояло дождаться остальных эмбрионов…

Он переместил наблюдательную комнату, остановившись у одной особенной камеры так, чтобы платформа оказалась как раз напротив широкого прозрачного окна.

Внутри лежали два почти достигших взрослого размера чужих, кажется, погрузившись в гибернацию. Они свернулись в клубки, стараясь стать как можно меньше, и не двигались. Гэдиман отметил это в дневнике, проверил время.

Внезапно из теней к окну выпрыгнул третий чужой, и Гэдиман непроизвольно подпрыгнул. Он и не предполагал, что тварь там, пока она не появилась за стеклом. Монстр нависал над ним, огромный, зловещий – и совершенно чужой: странная вытянутая голова, огромный хвост, шестипалые руки, защитный экзоскелет, безобразные спинные шипы. Чудовище не шевелилось.

«Хм-м, это ты за мной наблюдаешь?»

Жуткое ощущение, когда на тебя пристально смотрит такой огромный хищник – хищник, у которого нет глаз.

«Но ты прекрасно меня видишь, верно? Особые сенсоры в этой трубообразной голове распознают тепло, вибрацию, звук, запах, движение. Триста шестьдесят градусов обзора – куда острее, чем любое зрение или слух. Великолепное создание».

Перед глазами снова всплыла криокапсула с человеком по имени Пурвис. Гэдиман отчетливо помнил ужас в глазах очнувшегося Пурвиса, когда перед ним раскрылось яйцо. Видел, как наяву, нападение лицехвата и отчаянное сопротивление мужчины…

Он моргнул, пытаясь изгнать этот образ. Эмбрион Пурвиса еще не вылупился. Вероятно, у мужчины нарушена функция щитовидной железы. Не критично, но мешает в достаточной мере, чтобы замедлить развитие зародыша по сравнению с остальными…

Гэдиман велел себе забыть о Пурвисе. Что с того, что он запомнил его имя? Нужно забыть обо всем. Это был неизбежный шаг. А теперь у него есть они – чужие. И это – только начало.

Наблюдавший за ним чужой незаметно придвинулся ближе к окну, и Гэдиман, словно движение монстра его притягивало, тоже наклонился вперед. Тонкие губы чужого неторопливо закатились, обнажив сверкающие зубы. Открыв мощные челюсти, он высунул жесткий язык – медленно, словно для того, чтобы удовлетворить научный интерес Гэдимана. Язык открыл и закрыл собственные челюсти; с них капала прозрачная слизь.

Гэдиман позабыл о Пурвисе, позабыл о лицехватах. Его всецело захватило зрелище, которого никто никогда не видел иначе, как перед смертью. Он невольно усмехнулся и проворчал:

– Это разбухший внешний язык, или я тебе нравлюсь?

Забывшись, он оперся рукой на окно, а затем, чтобы лучше видеть, прижался лбом и щекой к особому, крепкому, как сталь, прозрачному пластику, который они по привычке называли стеклом.

Язык чужого хлестнул вперед без предупреждения, резко, как хлыст, и ударил в стекло как раз напротив глаза Гэдимана. Ученый отпрыгнул. Сердце колотилось, как бешеное, ладони вспотели. Не отводя взгляда от создания, он подошел к центральной консоли.

– Время получить первый урок, песик, – с этими словами Гэдиман хлопнул ладонью по большой красной кнопке.

Чужого немедленно окатили струи жидкого азота, вздымая облака пара при контакте с воздухом. Монстр отчаянно завизжал, кинулся в центр клетки, наступив на спящих собратьев. Те, проснувшись, панически вскочили, и все трое сцепились, пронзительно крича.

Гэдиман отпустил кнопку.

Воин, которого окатили азотом, повернул огромную голову к Гэдиману. Он резко хлестал вокруг длинным, похожим на скорпионий, хвостом. Остальные двое припали к полу, явно не очень понимая, что происходит. Первый чужой снова двинулся к окну. Гэдиман потянулся к кнопке, задержал руку над ней, не нажимая. Монстр застыл. Гэдиман тоже.

Чужой угрожающе высунул язык, но не сделал попытки приблизиться. Гэдиман одобрительно кивнул:

– А ты быстро учишься, да?

Он довольно потянулся к дневнику.

Запертый в маленьком, странном пространстве, большой воин дрожал от безграничной ярости.

«Эта мелкая мягкая добыча меня ранила! Обожгла!»

Он яростно хлестнул хвостом, глядя на то, как добыча работает с приборами, исполняет работу, о которой воин не имел представления. Воин уставился на опасную красную пластинку поблизости от мелкого создания. Он видел слово «Предохранитель» рядом с ней, а еще «Осторожно! Разбрызгиватели азота!». Он наблюдал за маленьким созданием – на нем было написано имя «Гэдиман», – пока оно делало последние записи. Добыча излучала удовлетворение, гордость, чувство успеха – словно она, наконец, осознала свое истинное назначение.

Не то чтобы для воина это имело значение. С его точки зрения у добычи было только одно истинное назначение – как и у всех прочих видов. Он хлестнул хвостом, предупреждающе выставил язык. В спинных шипах посвистывала атмосфера. Он ненавидел эту чужую среду, жаждал влажного тепла яслей, чувства силы и поддержки себе подобных. Даже с этими двумя рядом он страдал от одиночества в границах собственной индивидуальности. Пришло время строить ясли. Время соединиться с другими воинами и служить королеве. Вот для чего он жил.