Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

— Перекур, — наконец разрешает старшина и сразу же делает замечание: — Вы ошибку допустили: никогда не ложьте термопистолет на землю.

— Максимов, а почему железная дорога считается безопасной?

Он медленно забивает табак в гильзу и, чикая кресалом, думает вслух:

— Точно не скажу. Но собственным опытом подтверждаю — безопасно.

Дальше по маршруту обнаружился еще один незнакомый квартальчик. Строения напоминали перехожих калик, шедших куда-то и вдруг остановившихся в каменном внезапье. Их окна тускнели старческими бельмами под осыпавшимися бровями перекрытий, следя за нами.

— Старшина, может, туда заглянуть? — Я показал в сторону двухэтажного апельсинового цвета строения.

Ближние к нему дома-старики немедленно уставили глаза на своего благополучного соседа. Оранжевый красавец выгодно отличался, имея, вдобавок, еще и табличку с номером — восьмой. Максимов, рисуя схемку на лавочке и не поднимая головы, разрешил.

— Только в яму не свалитесь, — сделал он странное напутствие, — возле сухого тополя.

Странное, потому что ямы никакой не было. Дерево, да. Правда, не сухое, а, наоборот, пышущее здоровьем. А ямы нет — сразу за тополем начинается ровное пространство, упирающееся в забор.

Внутри домик такой же чисто-ухоженный. Только не апельсиново-желтый, а фиолетовый с синевой. Влево от арочного свода бежала наверх воздушная лестница, красовались на тумбах цветы, а деревянные стеллажи в коридоре не срубили зимой на топливо.

На одной из полок развалился кот. Сначала я даже мимо проскочил, не обращая внимания (таким довоенным покоем убаюкивала пыльная тишина), а потом обернулся в недоумении. Да. Сидит, урчит и щурит глаза. А ведь их съели всех…

— Кс-кс.

Зверь ткнулся ухом в протянутую ладонь, заурчав еще сильнее. Лучики света заиграли с мягкой шерстью, отсвечивающей фиолетом.

— Киса, маленький…

«Киса» упал на спину, изворачиваясь, но какие-то, едва уловимые, звуки плеснули ему в глаза ту озабоченную целеустремленность, которая возникает с приходом хозяйки с рынка.

— Мелкая рыбешка, — довольно явственно произнес женский голос и утонул в смехе.

Тут же угукнул примус, а на его шмелиное гудение отозвался стук детского мяча, колотимого в пол. Казалось, сейчас откроется какая-нибудь дверь, рассеянный чудак-профессор зашагает, стуча палкой по лестнице и, хлопнув себя по лбу, крикнет вверх тонким голосом: «Машенька! Где мои очки?»

На втором этаже хлопнула дверь. Котяра скатился под стеллаж, а я увидел вместо ожидаемого профессора какого-то пончика в куртке из рыжей парусины.

— Ты еще наплачешься! — взвизгнул толстяк и выскочил на улицу.

Дверь с молоточками немного подумала и, скрипнув, отворилась наружу. Я поднялся наверх. По обе стороны длинного коридора располагались квартиры и дверь, первая справа, тихонько скрипнула, полуоткрывшись.

— Эй, кто живой есть? — Я остановился на пороге. — У вас дверь открытая.

— А без любви, какая жизнь, — пропел женский голос, и я вошел в чистую светлую комнату с распахнутым во двор окном.

Здесь все было чудно: порхающие шторы, букет полевых цветов на столе, разбросанные в беспорядке вещи. Только вот самой обладательницы вещей обнаружить не удалось. Грешным делом подумалось, что я обознался и принял за человечий голос патефона из угла. Но когда игла снова заскрипела на пластинке, слащавый мужской тенор проинформировал, что «утомленное солнце нежно с морем прощалось». Ну и чудеса! Куда пропала хозяйка?!

Я обшарил глазами комнату и, каюсь, даже заглянул в щель между комодом и стенкой, но тут же увидел в зеркале улыбающуюся красавицу. Как раз такой могли принадлежать чулки-паутинки, переброшенные через стойку кровати.

— Здрав…

Договорить я не успел — красавица исчезла. Я опять глянул в зеркало, но на сей раз, в нем не только не было женщины, сама комната отразилась вместо розового благоухания страшным зевом обугленной стены. Отпрянув, я увидел на уцелевшей стене фотографию этой женщины. В рамке с черной полосой.

Я бросился вон.

— Саблин! — донесся в окно голос Максимова.

На бегу, повернув голову, я, конечно же, зацепился сапогом за порог. Вместо длинного коридора и квартир напротив, зияла пустота, и, судорожно махая руками, я рухнул вниз.

В ударенной голове звонко перекатывалась мелочь, и самый тяжелый «пятак» долбил тяжелой медью в затылок. В лицо прошамкал беззубый говорок:

— Ты чё, милок, там делаешь?

— А?

— Вылазь, говорю! — старушка озабоченно глядела сверху. — Упал?

Держась за корни вывороченного тополя, я пополз из ямы наверх. В голове шумело, фуражку потерял, Максимов исчез, дом тоже.

В поисках пропажи пришлось просить помощи у бабки.

— Уважаемая, а где восьмой дом?

— Да прям перед тобой!

М-да. Старушенция, видать, сама недавно в яму падала. Я еще раз осмотрел горелые стены, выдаваемые за апельсиновый домик.

— А ты, мать, ничего не путаешь? Он такой оранжевый. И девушка на втором этаже.

— А! Валька? Валька справная! И домик хороший. Только это год назад было. Немец его разбомбил. А Вальку еще до войны отравил бывший любовник — Филипп Тимофеич.

— Это жирненький такой? В брезенте?

— Он, ирод. Ты что ж — его ищешь?

— Да на кой он сдался!

Ответа не было, старушка исчезла. Вместо нее щурился на солнце Максимов.

— Кто это вам на кой сдался?

Ладонь старшины была собрана «домиком», а сам он разглядывал мой планшет, болтающийся на ржавой пике уцелевшей лестницы. Да, не окликни меня старшина, на полном ходу влетел бы я в пустоту, приземлившись аккурат на эту вот арматурину.

— Максимов, я…

— Ладно, приходите в себя, а потом пишите Берендееву рапорт.

Берендеев озабоченно выводил на схеме района какие-то крючья, выслушивая пояснения старшины.

— Они, товарищ майор, на этот дом в момент попали, — сказал Максимов, поглядывая в мою сторону. — Одним словом — интуитив!

— Ладно-ладно.

Берендеев финальным штрихом накинул косую петлю на целый квартал домов и жирно вывел в центре: дом № 8.

— В патруле пусть еще походит. Вместе с тобой.

Он заштриховал нарисованную кривую и полюбовался своей работой:

— Ну как, а?

Еще один, в гражданском, молча сидевший в углу кабинета, выпустил облако табачного дыма.

— Прямая парабола чистейшей воды, майор! Поздравляю!

Всю дорогу Максимов тосковал. Он и с утра выглядел не очень, а после того как Берендей опять включил его в дозор, оплыл совсем. А видок! Кубанка старшины была шита разными нитками в разных местах, поверх гимнастерки блестела шоферская кожанка с «мясными» пуговицами, а бриджи вообще были шик: нечто отдаленно синее в пугающих индиговых разводах.