Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

— Ну что, Астра, знакомь народ со своим гостем, — откинулся на спинку кресла отец Астры, веселый мужик в косоворотке.

Астра вскочила, опрокинув пару бутылок на праздничном столе.

— Это Андрей Антонович, мой… — «общество» затихло, предвкушая определение. — Это мой Андрей.

Стало ясно, что для большинства присутствующих мое существование было секретом на полсвета. Положенное в таких случаях молчание продлилось недолго. Шумные выкрики посыпались с разных концов стола, чтобы осесть вполне заметным гулом, одобрительным в устах одних участников застолья и настороженно-недовольным в других.

Большинство гостей состояло из теток простецкого вида и такого возраста, что еще не трут косточки жильцам на скамейке, но уже примеряются к местам в дворовом трибунале. Они шарили глазами, вполголоса переговариваясь между собой. Враждебность источал тот край, где вертелся жидкий субъект в шерстяном жакетике. Что-то веселое припадало на ум пареньку — он то и дело рассыпался ядовитым смешком на ухо соседу.

После торжественного вручения цветов и подарков к окончанию школы, принцесса утащила меня в свою комнату. А жакетный юноша увязался вслед. Причем говорил исключительно он с принцессой, словно боялся испачкаться общением с таким неромантичным собеседником, как я.

— Астра, я не успел вам рассказать про тот случай с динамовским тренером…

Юноша небрежно перелистывал подвернувшуюся книгу с полки, давая мне почувствовать огромную разницу между образованным молодым человеком и кирзовым нахалом, так ненужно свалившимся на голову. Но я таких деятелей на дух не переносил, поэтому сказал, усмехаясь:

— Мальчик, закрой книжку, там картинок нет.

Куража над слабыми не люблю и не допускаю. Но этот не был «очкариком». За внешней интеллигентной одухотворенностью скрывалось острое жало беспощадного индивида, с глазами, работающими на отыск слабины. Зыркнув буравчиками, юноша сказал, обращаясь по-прежнему исключительно к принцессе:

— Думаю, скоро мы продолжим разговор.

— Что это за перец? — кивнул я вслед его спине.

— Смальтов, — поморщилась снегурочка. — Дядькина жена его зачем-то притащила.

Она стала у окна и смотрела на меня, как на упавшее вдруг счастье, ожидаемое лишь к новому году и поэтому встреченное без должной подготовки. Наконец Астра, как маленькая девчушка, убедилась, что я это я, что я здесь и никуда не убегу через пять минут, а цветы, коробочка с бантом и духи — все ей, по-настоящему. Да уже и не девчушка, а чудесная девушка, красавица-бабочка, наполовину еще притворенная, будто коконом, школьной формой.

— Вы приехали ко мне, Андрей Антонович? Я теперь вас не отпущу!

Астра подошла совсем близко, глядя снизу вверх.

— Завтра у меня выпускной, а потом я уеду с вами.

Я поднял ее и закружил по комнате.

— Уедешь, принцесса, но только на следующий год.

— Почему?

— Тебе исполнится восемнадцать, мы запишемся в ЗАГСе, и ты поедешь со мной.

— Э нет, — принцесса, зажатая в моих объятьях, смеялась уже сверху вниз. — Никаких завтра или потом, только сейчас!

— А ну, марш обратно! — заглянула в комнату старушка, разбив нашу гимнастическую пирамиду. — Астра! Сама убежала и гостя увела!

Среди праздничного люда, обосновавшегося в большой комнате, несколько раз я столкнулся с молодой синеглазой женщиной, которую все называли Настей. Приняв ее за недальнюю родственницу, и я обращался к ней с просьбами типа: «Настя, хлебушка», «Настя, куда пристроить этот графинчик» и тому подобное. И даже исполнил в ее адрес несколько движений кавалерственного толка, пока не остановлены были мои изгибы вопросом снегурочки: «Мам, ты не видела, куда я трешку положила — надо за водой ягодной сбегать».

Сладких водичек не обнаружилось у толстой продавщицы, и, купив несколько бутылок колючего «Арзни» в ларьке «Кавминразлива», мы вернулись к дому. На темной лестнице долго целовались, вскидываясь и переступая вверх по ступенькам при заслышанном стуке в парадном. Это увлекательное восхождение прервал седой пенсионер с мусорным ведром. Старик выскочил у порога лестничного марша и свирепо блестел очками до тех пор, пока мы не укрылись за дверью. В темном коридоре я успел еще раз чмокнуть принцессу, прижав ее к себе чуть ниже дозволенного места.

— Ну что, молодежь, к бою?! — закричала бесшабашная голова, и под грохот стаканов бой с зубровкой продолжался еще несколько часов в табачном дыму.

Суббота, 21-го июня, выдалась на редкость суматошной. Кроме занятий во втором артучилище на руках у меня была куча наказов и писем от сослуживцев, две кучи пакетов и пакетиков и сумка с резиновым слоном. Потом еще закупки эти дурацкие: начпрод Багиев репяхом вис, пока не выколотил из меня обещание привезти из Питерашоколада «Золотой ярлык».

Часам к пятнадцати обе кучи стали рассасываться. Просьбы и наказы были выполнены, пакеты вручены, деньги отданы, а желтый слон был надут щекастым карапузом у меня на глазах. В доме Ленторговли я накупил продуктов себе и Багиеву, после чего отправился домой и, напустив блеску в мундир, приготовился к посещению родной школы.

Как недавние коллеги узнали о моем местонахождении в пределах городской черты — их тайна, но рано утром, когда я еще отходил от застолья, зазвонил телефон. Еле расслышав трещание звонка, я поднял трубку и бесконечно долго выслушивал радостное повизгивание, приглашающее меня на школьный выпускной почетным гостем.

— Григорич, я жутко устал. Хочу выспаться.

Восторженным визгуном оказался географ Ступицын, чей голос я узнал не сразу.

— Андрюха, не будь свиньей, мы все тебя ждем, — на этот раз четко и внятно сказал Ступицын и повесил трубку.

Пришлось идти. Не хотелось, но раз коллектив знает, что я здесь, отсутствие на празднике после приглашения будет, действительно, свинством. В принципе, мое пребывание в качестве гостя не принесет ни печали, ни радости большинству — слишком недолго пробыл я в этих стенах. Но почему нет? Тем более, явных врагов не помнится, а Тимкин не в счет. Разве что Ангелина Исидоровна, осколок прошлого мира, неизвестно какими неправдами задержавшаяся в советской школе.

И Ангелина эта Исидоровна, зловреднейшая химичка во всей Ленинградской области, больше всех расточала комплименты в адрес «доблестного офицерства». А Женя Ромашова, тайное мечтание коллег-мужчин, призналась, что впервые видит такого элегантного военного:

— Вашего брата в последнее время в такие отрепья одевают… Ты знаешь, — красавица Женя перевела дискант в контральто, — мне даже белые офицеры из кинофильмов нравятся, такие они… — И держала меня за ремень, забалтывая до смерти, пока не загремели стулья возле красной трибуны президиума. А потом загремел ставший недавно директором Дмитрий Иванович Фомичев, до раздачи аттестатов еще владелец сотни ученических душ.