Александр Юм - ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Вставив конденсатор в ЭФ-1, рубчатый корпус которой был неотличим от обычной «лимонки», я скомандовал:

— Сарафанов, со мной. Волхов с Руисом. Двигаемся навстречу друг другу от торцов к середине — подвал здесь сквозной. Если в подземной части все нормально — дальше на чердак, а затем вниз по квартирам. Ходу!

На бегу я видел, как Василий и «танковый» мужик указывают на машину со «святой водой». Но ждать было совсем некогда; отмахнувшись, я вцепился в кирпичный уступ и скользнул в открытое оконце подвала.

Я пошел дальше не сразу. За последнее время появилось у меня стойкое отвращение ко всякого рода подпольям, чердакам, углам и чуланам, копящим темноту в своих пыльных карманах. Когда отстроим Ленинград после войны, он будет чистым и стеклянно-прозрачным, настоящим городом будущего. Это будет столица Мира, Счастья и Труда, город — победитель фашизма и прочей адской нечисти. И никакая чернь не поселится больше в его домах.

Ступени шли глубоко вниз, словно ко дну глубокой ямы, и РУНА светила ярко-алым, будто у гнезда чертей. Шедший следом Сарафанов поежился.

— Ну что?

— В о рот застегни, — сказал я и решительно полез в тартар.

Пять ступеней темноты, затем поворот, еще три. И РУНА потухла.

— Михей, атас! — голос порвался, но Сарафанову повторять не надо. Он отпрыгнул под лестницу, беря на мушку фронт, а я свой тэтэшник нацелил в потолок. Что-то упало на щеку. Мокрое. Соленое. От черт! Ладони взопрели — аж пот ручьем.

— Михей, у меня руки шалят.

Сарафанов пробрался через гнутые отводы парового отопления и спросил:

— Чувствуешь что-то?

Я помотал головой.

— Нет, ничего конкретного!

— Ну, тогда вперед потихоньку.

Через десяток шагов мы уперлись в кучу хлама, облитого вонючей жижей.

— Как думаешь, по нашей части? — спросил Михей, наматывая соплю из кучи на проволоку. — Воняет!

Меня даже смех взял, несмотря на мокрую от страха спину. Стоит человек, нюхает похожее на слизняк месиво и говорит, что ему, видите ли, воняет. Правда, Михей при всех своих плюсах не был искушен в тонкостях юмора и, чтобы не обидеть слишком прямого товарища, я отвернулся, сказав что-то нечленорадельное.

— Неизвестная субстанция, — подвел он итог, обходя белый студень.

Шли мы не в косой нахлест, как советовал Руис (рупь за сто, от охотников-иезуитов узнал, мракобес), и, видать, проскочила незаметной первая синяя зарница. Я уже был недалеко от проема в подвал следующей парадки, когда Михей крикнул, поворачиваясь назад:

— Смотри, старлей! — В жирной темноте что-то мигнуло фиолетом и рассыпалось маленькими искрами.

Синим цветет болотник, странное существо, приходящее в Город с теплыми ветрами. Когда наступает лето, этот рыхлый и, в общем-то, флегматичный ОРВЕР становится опасен. В темноте он едва отличим от кошки, поэтому не обращают на его присутствие должного внимания. А болотник выбирает себе жертву: одинокого человека — слабого или больного, — дожидается, пока тот уснет, и забирает жизненную силу. Организм представляет собой смесь млекопитающего, рептилии и насекомого. Единственное, что его выдает — свет в момент поглощения. И тут болотника лучше не трогать — маленький поганец может наброситься, и послесловие укушенного о мохнатом клубке с паучьими ногами отнесут к бреду при бешенстве. Еще нельзя встречаться с ним взглядом — можно провести недолгий остаток жизни в повсюду кажущемся фиолетовом тумане.

Прилипнув к ограждению, Сарафанов изрядно убавил пыли, вытирая лицом доски; но что там внутри, так и не определил. Наконец, вогнав в щеку острую занозу, лейтенант предложил осмотреться по периметру. Я разрешил:

— Ладно, только быстрей давай, а то он уже вовсю шурует.

Дверь нашлась метров через пятнадцать. Самая настоящая дверь с табличкой: «Стой! Высоковольтное напряжение» и самодельным плакатом чуть ниже: «Участок № 2-бис». Стрелка прибора гуляла под стеклом, и я сунул отошедший на покой механизм за пазуху.

— Так, Михей. Я открываю дверь, ты кидаешь «вспышку» и падаешь. Далее по обстановке.

— Понял.

«Участок 2-бис» взорвался лимонной вспышкой ослепляющей гранаты, высвечивая ворвавшегося с противоположной стороны испанца в летной фуражке, закрывающегося ладонью Костю, какого-то упавшего человека и неподвижную фигуру с черной головой и лапой в синих молниях. Я целил прямо в черную голову, но термопатрон впился метра на полтора выше. Сарафанов, гад, руку подбил сапогом и улыбался без раскаяния, опустив ствол грозного КАСКАДа.

— Вы чё, мужики, совсем подурели? — отозвался упавший на пол дядька, отряхивая спецовку. — Одни винтарь в зубы тычут, другие… А у нас план, между прочим. Двадцать ферм за день, хоть кровь с носа. — Он ткнул рукой в железную паутину, кучей сваленную под оконцем. — Ну, скажи им, Серега!

Фигура, бившая молниями, сорвала лицо, которое валялось теперь бесхозно и матово круглело черным сварщицким оком.

— Готово, — отставил держак сварщик и обратился к стоящему рядом Косте: — Закурить есть?

Пока Волхов рылся в карманах, я рассматривал железные шкафы, тиски с разваленными губами, электропечку и металлическую пирамиду. Для чего им затеялось ваять в подвале такую мудреную штуку?

— Все, парни, шабаш, — сказал Сарафанов. — Воздушная тревога. Всем пора в убежище.

— Та ладно, командир, не все равно в каком подвале накроет? — Коренастый мужик в спецовке открыл зеленый шкафчик и вытер потное лицо, бросив майку на глянцевую лыжницу из «Огонька» (дверца была заклеена подобными силуэтами, в основном, женского пола). — Да и работы на полчаса, два захода и готово! Сам товарищ управхоз Дрейцер торопил: «надо, говорит, Собачакин, в срок металлофермы сдать. Их на укрепрайоне ждут, скоро машина за ними будет. Быстрее, понимаешь, надо, уважаемый». Понял? Уважаемый! А ты — бросай… немцы!

Собачакин превратил пальцы в кулак.

— Да мне эти немцы тьфу, я их на Луге, как тараканов, давил мозолистой рукой.

— Как же товарищ управхоз собирается эти железяки отсюда вытаскивать? — спросил Костя. — Вы ж их в одну посваривали. Теперь ни в какую дверь не пройти.

Костя прав. Я внимательно присмотрелся к подозрительной пирамиде. Сие удивительное творение питерских левшей не то, что в двери не влезет — его вообще нельзя оторвать от пола, ввиду нескольких заколоченных в бетон штырей. К ним и была приварена пирамида двойным швом. А в середине зачем-то выбили стяжку идеально ровным кругом, прямо до грунта. Тут же валялись выбитые куски бетона, один из которых повалил табурет с доминошными костями. «Дупель шесть» упал в середину ямки и одиноко белел там.

— Ай, начальство знает, — махнул рукой Собачакин и опять стал вытираться.

А я, чем больше смотрел на пирамиду и ее ваятелей, тем меньше мне все это нравилось. Уж больно похожа была арматурная вязь на проекционную пентаграмму, из-за которой пришлось взорвать церковь на Аптекарском острове.