Роберт Хайнлайн - Двойная звезда. Звездный десант [сборник litres]

Мысленно я пообещал во время «отпуска» помочь ему с переходом, с обратной подменой. Конечно, Чапек сможет нагнать ему недостающий вес, а если и нет – есть много способов сделать человека пополней с виду! Волосы его я сам подкрашу… Да еще об инсульте задним числом сообщим – не прошел же он, в самом деле, бесследно! Бонфорт изменился так сильно всего за несколько недель, и надо сделать все, чтобы никто не заподозрил подмену.

Эти мысли прошли краем сознания; меня переполняли чувства! Даже больной и слабый, Бонфорт сохранял всю свою величественность и силу духа. Он вызывал почти священный трепет. Можно почувствовать такое, стоя в первый раз у подножия памятника Аврааму Линкольну. Глядя, как Бонфорт лежит на диване, прикрыв левый бок шалью, я вспоминал и другую скульптуру – раненого льва в Люцерне. Даже в немощи сохранял он силу и гордость – «Гвардия умирает, но не сдается!».

Он посмотрел на меня и улыбнулся ласковой, дружелюбной улыбкой, которую я научился копировать, и движением здоровой руки пригласил подойти поближе. Я точно так же улыбнулся в ответ и подошел. Рукопожатие его оказалось неожиданно сильным; голос звучал сердечно:

– Рад, что мы наконец встретились.

Говорил он немного неразборчиво. Вблизи видно было, что левая сторона лица безжизненно обвисла.

– Высокая честь и большое счастье познакомиться с вами, сэр.

Говоря, я с трудом удержался, чтобы не копировать паралич и неразборчивость речи. Бонфорт внимательно оглядел меня и усмехнулся:

– Мне кажется, что вы со мной уже знакомы.

Я тоже оглядел себя:

– Я старался, сэр.

– «Старался»! У вас все получилось. До чего же странно смотреть на самого себя.

Мне стало вдруг мучительно больно: Бонфорт не осознает, насколько изменился он сам. Я для него и есть «он», а любое изменение – всего лишь следствие болезни, временное и преходящее, не заслуживающее внимания.

Он продолжал:

– Не затруднит вас походить немного по комнате, сэр? Хочу полюбоваться на себя… то есть на вас… В общем, на нас. Хоть разок увижу себя со стороны.

Я прошелся по комнате, сказал что-то Пенни – бедная девочка ошарашенно переводила взгляд с него на меня, – взял бумагу со стола, погладил ключицу, затем – подбородок, поиграл Жезлом…

Он восхищенно наблюдал. Я добавил «на бис»: выйдя на середину, произнес одну из лучших его речей, не пытаясь повторять слово в слово, – импровизировал, заставляя слова перекатываться с грохотом, как частенько делал он, а закончил любимой его фразой:

– Рабу нельзя дать свободу – он должен стать свободным. И точно так же свободного человека нельзя поработить – его можно только убить!

Наступила дивная мертвая тишина, потом грянули аплодисменты. Сам Бонфорт хлопал здоровой рукой по дивану и кричал:

– Браво!

То были единственные аплодисменты, коих я удостоился в этой роли. Зато какие!..

Бонфорт попросил меня придвинуть к дивану кресло и посидеть с ним. Заметив, что он смотрит на Жезл, я протянул его ему:

– Он на предохранителе, сэр.

– Ничего, я знаю, как с ним обращаться.

Осмотрев Жезл, Бонфорт вернул его мне. Я думал, оставит у себя. А раз так, надо будет передать потом через Дэка. Бонфорт начал расспрашивать о моей жизни, затем сказал, что меня на сцене ни разу не видел, однако хорошо помнит отца в роли Сирано. Говорил он четко, но с усилием; я видел, как он старается совладать с мышцами рта.

Он спросил, что я собираюсь делать дальше. Никаких планов у меня не было. Бонфорт кивнул и сказал:

– Решим. Место для вас есть. У нас работы всегда невпроворот.

Но о плате ни слова не сказал, и это мне польстило.

Тут начался очередной отчет о результатах голосования, и Бонфорт перенес внимание на стереовизор. Голосование шло уже двое суток; в первую очередь высказывались жители внешних миров и неорганизованные избиратели; даже на самой Земле «день» выборов, в отличие от астрономического, растягивался аж на тридцать часов. Теперь мы получали сводки из густонаселенных земных округов. Еще вчера мы на голову опережали противника, но Родж говорил, что это еще ничего не значит: внешние миры всегда поддерживали Экспансионистов, а решают всё миллиарды землян, ни разу в жизни не покидавших родной планеты.

Однако важен был и каждый голос внешних миров. Партия Аграриев на Ганимеде одержала верх в пяти из шести тамошних округов, но она входила в нашу коалицию, там Партия Экспансионистов даже для приличия не стала выставлять кандидатов. Куда больше опасений внушала Венера. Венерианцы раздроблены на дюжину непримиримых партий – в силу каких-то тонких теологических разногласий, которых людям не понять. И все же мы рассчитывали на поддержку аборигенов – прямо сейчас или позже, когда они сумеют все же договориться. А голоса внешников-землян и так практически все – за нас. К тому же имперская установка, предписывающая аборигенам выдвигать в парламент только людей, была явной несправедливостью, с которой Бонфорт постоянно боролся, – сей факт тоже должен был содействовать успеху на Венере. Хотя не берусь сказать, сколько голосов мы потеряли из-за этого на Земле.

Гнезда Марса пока ограничивались присутствием в Ассамблее своих наблюдателей, так что от Марса нам нужны были лишь голоса живущих там людей. У нас на Марсе была популярность, у противника – власть. Но при честном подсчете голосов мы рассчитывали на победу с разгромным счетом.

Дэк сидел рядом с Роджем и что-то считал на логарифмической линейке. Родж разложил большой лист бумаги с какими-то его собственными формулами. Больше десятка вычислительных центров по всей Солнечной системе занимались сейчас тем же самым, однако Родж предпочитал собственный метод. Как-то он хвастал, что может просто прогуляться по округу, разнюхивая обстановку, и определить результат с точностью до двух процентов. А что – такой может.

Док Чапек сидел позади, сложив руки на животе, обмякший, как дождевой червяк на крючке. Пенни нервно расхаживала по комнате, разносила нам выпивку и в нетерпении гнула в руках какую-то шпильку. На нас с мистером Бонфортом она старалась не смотреть.

До сих пор мне никогда не приходилось бывать на партийных посиделках в ночь выборов, и обстановка здесь значительно отличалась от чего бы то ни было. Все вокруг было пронизано уютной теплотой. Страсти улеглись. И кажется, уже не очень важно, какими будут результаты: мы сделали все, что могли, вокруг – друзья, и на какое-то время не осталось насущных тревог, только общее волнение, и приходившие сводки были словно глазурь на торте.

Никогда еще не было мне так хорошо.

Родж оторвался от своего листа, глянул на меня, затем – на мистера Бонфорта:

– Континент серединка на половинку. Американцы пробуют воду, прежде чем перейти на нашу сторону; единственное, что их заботит, – насколько глубоко.