Роберт Хайнлайн - Двойная звезда. Звездный десант [сборник litres]

Для мобильной пехоты производятся три основных типа бронескафандров: «командир», «мародер» и «разведчик». «Разведчики» очень быстры, они способны преодолевать большие расстояния, но вооружены по минимуму. Тяжелые «командиры» расходуют больше топлива, у них хорошая скорость и высокий прыжок. Аппаратуры связи и обнаружения втрое больше, чем у других типов, и есть устройство инерциальной навигации. «Мародеры» предназначены для нижних чинов, для линейных стрелков, для чернорабочих войны.

Положа руку на сердце, я влюблен в силовой скафандр. Хотя при первой же встрече с ним схлопотал вывих плеча. Те дни, когда моему взводу разрешали потренироваться в скафандрах, были для меня праздничными.

А в тот день, когда я облажался, я носил имитацию сержантских шевронов, сам имитировал командира секции, вооруженный ракетами с имитацией атомной боеголовки для применения в имитированной ночи против имитированного врага. Сплошная имитация – а надо действовать как в реальной обстановке. Непростая, я вам скажу, задача.

Мы отступали… виноват, я хотел сказать «наступали в направлении своего тыла». Один из инструкторов дистанционно выключил скафандр одного из курсантов – имитировал боевую потерю. Согласно уставу мобильной пехоты, я затребовал эвакуацию. Крайне довольный тем, что успел это сделать, прежде чем вмешался мой контролер, я приступил к следующему пункту. Надо было имитировать ядерный удар, чтобы охладить пыл теснящего нас противника.

Мы загибали фланг. Я должен был выстрелить наискось, но так, чтобы «рвануло» на безопасном расстоянии от моих солдат и опасном – от противника. И тут, само собой, нельзя было считать ворон.

Боевую задачу, как и маршрут движения по местности, нас заставили тщательно изучить заранее. Начальство подстраховалось – мы ведь все еще были салабонами. Вариации допускались только в отношении «потерь».

Устав требовал проверить все маяки и точно определить, кто из моих людей может пострадать от вспышки. Проделывать такие операции полагалось быстро, а я еще не наловчился читать информацию на маленьком дисплее радарного приемоответчика. Вот и решил маленько смухлевать. Мотнув головой и сняв инфравизор, я осмотрелся при ярком свете дня. Впереди чисто, только один наш боец маячит в полумиле, рискуя попасть под раздачу, а у меня всего-то-навсего имитация гранатометного выстрела, дающая много дыма, но совершенно безвредная. Так что я прикинул на глазок, направил гранатомет и пальнул.

И поскакал прочь, довольный своей хитростью, – ведь ни секунды не потерял.

В полете у меня вырубилось питание. Это не опасно – выключатель замедленного действия позволяет благополучно закончить прыжок. Я приземлился, да так и застыл на корточках; работающие гироскопы не давали повалиться, а парализованные псевдомускулы – шевельнуться. Сидеть в подобной позе, держа на себе тонну мертвого груза, – упражнение не из тех, которые захочется повторить.

Я ничего не предпринимал, разве что ругался. Да вы что, с ума посходили? Я тут в игрушки играю или командую подразделением при выполнении боевой задачи? И меня – в потери? Это как понимать?

Мне не следовало забывать, что Зим следит за каждым шагом командира отделения.

Подскочив, сержант поговорил со мной без свидетелей. Я узнал, что гожусь только для мытья полов: таким тупым, неуклюжим и безответственным даже тарелки мыть не доверяют. Он помянул мое прошлое и спрогнозировал будущее – конечно же, не в самом приятном для меня ключе. И в конце холодно изрек: «Посмотрел бы на тебя сейчас подполковник Дюбуа».

Потом я в одиночестве просидел на корточках два часа, до конца учений. Бронескафандр, прежде легкий, как перышко, и быстрый, как сапоги-скороходы, обернулся «железной девой». Но наконец Зим возвратился за мной и включил питание. Мы на предельной скорости поскакали в штаб.

Капитан Френкель сказал меньше, чем сержант, но ранил меня глубже.

Сделав паузу, он добавил пресным тоном, каким офицеры цитируют устав:

– Ты можешь требовать судебного процесса.

Я проглотил комок в горле и ответил:

– Нет, сэр.

До этого момента я даже не понимал, как здорово влип.

Капитан вроде малость расслабился:

– Подождем, что скажет комполка. Сержант, сопроводите арестованного.

Мы поспешили в штаб полка, и первые я встретился лицом к лицу с майором Мэллоем. Почему-то я был уверен, что комполка все-таки отдаст меня под трибунал. Как бы то ни было, я помалкивал – очень уж хорошо помнил, как Теда Хендрика подвел длинный язык.

Майор сказал мне ровно пять слов. Два из них – после того как выслушал сержанта Зима.

– Все так?

– Да, сэр, – ответил я, и на этом моя роль закончилась.

Майор Мэллой спросил капитана Френкеля:

– Есть ли хоть малейшая надежда его исправить?

– Полагаю, да, сэр, – ответил капитан.

– Ладно, административное наказание. – Это уже было адресовано капитану Френкелю. И снова – мне: – Пять ударов кнутом.

Ожиданием меня не томили. Четверть часа спустя доктор послушал мое сердце, и сержант из караула облачил меня в особую куртку, с молниями от ворота до рукавов, чтобы снять одним рывком. Трубач уже сыграл построение. Все казалось нереальным, я «плыл». Позже узнал, что так проявляется безумный страх. Кошмарной галлюцинацией в караульной палатке появился Зим. Он только взглянул на начальника охраны капрала Джонса, и Джонс тут же вышел. Зим что-то вложил мне в ладонь.

– Поможет, – тихо сказал он. – Я знаю.

Это была резинка – на занятиях по рукопашке ее во рту держишь, чтобы зубы не потерять.

Зим вышел. Я сунул капу в рот. Меня вывели, надев наручники. Огласили приговор:

– …На учениях допустил преступную небрежность, которая в реальном бою привела бы к гибели солдата из его подразделения.

Рубашку сдернули. Меня подвесили к крюку.

Странное это дело, скажу я вам: легче терпеть порку, чем наблюдать за ней. Конечно, это не пикник, мне сроду не было так больно, а паузы между ударами еще мучительнее, чем сами удары. Но капа и впрямь помогла и даже не пропустила единственный крик, от которого я не удержался.

Странно и то, что никто потом не напомнил мне о наказании. Зим и инструкторы обращались со мной в точности как прежде. Все закончилось в тот момент, когда врач, испятнавший мне спину лекарством, велел идти в роту. Я даже ухитрился что-то запихнуть в себя за ужином и сделать вид, будто участвую в застольной болтовне.

У административного наказания есть еще один плюс: в личном деле не ставится пометка о провинности. Окончил учебку – и ты чист; проступок забыт.

Всеми, кроме тебя.

Ты будешь помнить до гроба.

Наставь юношу при начале пути его: он не уклонится от него, когда и состарится.