Анна Азырова - Йормундур

— Чего?

— Вестник смерти, — задумчиво пробубнила девушка. — Когда я была маленькой, бабушка нам рассказывала. Человеку снится, будто он идёт по дороге, а супротив него — повозка с мертвецами. А на повозке сидит Анку. Ежели просто проедет мимо, умрёт кто-то из родни. А коль взглянет на тебя и остановится, вскоре умрёшь ты сам.

С Йормундура мигом сошла весёлость. Глаза сделались пугающими, хищно сузились. Норманн вскочит, ладонь сомкнулась на секире. Стюр спрятал беспомощную тиру под плащ.

— Йорм, мы пришли забрать тебя на драккар. Ты знаешь, семеро одного не ждут.

— Я говорил тебе не брать с собой эту соплячку. Боги тебя покарают, попомни мои слова.

Разгорячённый викинг раздул ноздри, цинично сплюнул под ноги и пошёл себе к берегу. Ансельмо с ненавистью проводил его взглядом и всей душой пожелал, чтобы Олалья не ошиблась в своём предсказании.

Погодка стоит не ахти. Небо сплошь застлали белые облака, солнце спряталось, над водой клубится пар — унылый зимний пейзаж. Волны стремительно набегают на берег, омывая борта драккаров пеной и водорослями. Чайки облюбовали деревянные драконьи головы. Прежде чем отплыть, корабельщики определили север. Затем выяснили, что слабый ветер дует с северо-востока, а значит, пока он не переменился, следует плыть против него. Гундред чаял разглядеть большую землю прежде, чем флотилия собьётся с курса. Драккары спустили на воду, запрыгнули следом, сели на вёсла. Каждый вернулся к своей скамье, как к родному углу, проверил личные вещи под ней. Викинги повеселели, зазвучали шутки да подколки. Рулевые побуждают налегать на вёсла, гребцы хором выкрикивают: «И р-р-раз! И р-р-раз!» Корабли резво бегут по волнам — вот-вот оторвутся и взлетят! Даже хмурое небо как будто подобрело, солнце вышло глянуть на бравых молодцев, приласкать их тёплыми лучами. Дружная семья вновь в полном сборе.

Йормундур завёл уже десятую песню. Ансельмо порешил, что на судне он человек незаменимый, потому Гундред отказывался отчаливать без этого балбеса: песни помогают гребцам войти в единый ритм, да и работать веслом не так скучно, а Йормундур, похоже, знает сотни таких куплетов. Да и голоса ему не занимать. Ансельмо сидит-скучает да и заслушается невольно — так ладно поют мужи, так зычно и глубоко раздаются громовые голоса. Не чета каким-то псалмам! На длинной ноте воздух вибрирует от напряжения, вёсла поднимаются, рассекая толщу воды. Мужи выкрикивают «Йо-хо-хо!», мощный рывок, вёсла со всплеском ударяются о волны.

Драккары вышли из прибрежных вод и вот уже час идут строго против ветра на северо-восток… по крайней мере в этом уверен Гундред: они с рулевым ни на минуту не отходили от носа корабля, поддерживая жаркий спор относительно курса. Со всех сторон света ясно просматривается далёкая береговая линия: и не мудрено, драккары ведь проходят залив. На прочие ориентиры надеяться не приходится, разве что на цвет воды.

Стюр увлечённо варил обед в большом чугунном котле. Очаг на драккаре разместили у кормы: в днище проделано квадратное углубление, куда насыпали крупных камней — там и разводили огонь, не боясь устроить пожар. Рядом Тордис умело чистила рыбу. Руки испачкались в слизи и чешуе, липкие чешуйки даже на лице и в волосах. Стюр поймал себя на мысли, что слишком долго пялится на дочь ярла.

— А скажи-ка, красавица, сколько тебе зим? Только полных!

Девушка подняла глаза, утёрла нос грязной рукой.

— Ну, допустим, семнадцать.

Стюр замер, вылупил глаза.

— А на вид меньше двадцати не дашь!

Собеседники обменялись многозначительными взглядами. Рыбное зловоние разбавил сладкий дурманящий запах — это мимо прошла Олалья в сторону кормы. Тордис выпрямилась, взгляд скользнул по тире с большим любопытством.

— Это что, послушница? Или просто шлюха, одетая монахиней?

Стюр нахмурился, нагнулся ближе к жаровне:

— Эй ты, ярлица! Это я сразил тебя, помни. Ты могла быть на её месте.

Тордис, в свою очередь, нагнулась, тон понизился:

— Да не бойся ты за свою курочку. Я к детям не пристаю.

— Стюр! — К огню подсел Ансельмо. Йормундур дал ему тёплые меховые сапоги, обмотанные шнурком вокруг голенища, и укутал парнишку в сурьмяный плащ, так что бывший монах выглядел по-смешному воинственным. — Почему они зовут меня «берси»? Это оскорбление, да? — брови юноши гневно сошлись, подбородок поджался.

— Да нет, — викинг посмеялся, половник окунулся в чан. — Это значит «медвежонок». Хе-хе! Ты же не знаешь! Такие плащи с чёрным мехом есть лишь у двенадцати мужей. У меня, как видишь, у Йорма, у других… — Стюр указал половником на гребцов. — Видишь? Некоторые в них сидят. Мы, можно сказать, у Гундреда в большом почёте.

По другую руку к повару подсела Олалья, изображая заинтересованность.

— А почему? — спросил Ансельмо.

— Потому что мы берсерки, Водановы беры. Он наш господин, мы подносим ему кровь и плоть павших, идём на бой с его именем на устах. А нам в награду мощь и ярость дикого бера.

— Бера?

— Да. Наши люди верят, что бер — особое животное. Перевертень. Говорят, когда с него шкуру стягивали, то находили под ней человечье тело. Иные рассказывают, что рубаху или кушак.

— А берсерки, — вкрадчиво заговорила Олалья, тулясь к хозяину, — они ведь уважаемые рыцари? Ярл, наверно, жалует вам богатые земли?

Глаза Стюра округлились, он от души залился смехом.

— Ты думаешь, здесь кто-то воюет за земли? — с иронией спросила Тордис.

— А ты будто знаешь! — огрызнулась рассерженная Олалья.

— У северян так заведено: ежели человек рождается ярлом или карлом — хоть от тиры, хоть от кого — ему уже полагается своя земля и хозяйство. Пусть он приблуда, рождённый не от знатной — ярл и карл имеют свои права и вступают в них, как скоро определят в них сына или дочь своего отца. Другое дело, когда человек не хочет работать на своей земле.

Стюр вздёрнул нос, отвернулся. Тордис продолжила:

— Иными словами, все, кого ты видишь вокруг — ворьё и разбойники.