Анна Азырова - Йормундур

В это время Стюр, не помня себя, пытался унять страшное кровотечение и между тем, срывая связки, вопил о помощи:

— Гундред! Гундред! Поднимите бесову решётку! Скорее вытащите нас!

Дерево треснуло под ударом секиры. Тотчас посыпались другие — так щепки и летят! Тем временем лучникам на стене пришлось худо: викинги забросили верёвки на крюках, приволокли осадочные лестницы и уже вовсю лезли на стену, что твои тараканы. Внешнюю решётку тоже подцепили верёвками, дружно дёрнули один раз, другой, третий, а там зараза и поддалась. Бездыханного Йормундура вытащили наружу, Стюр и пара других парней взялись отнести раненного на драккар. Кто-то привёл лошадей, Йорма, как мертвяка, взвалили на самую крепкую и помчались в гавань, что есть прыти.

Когда на корабль поднялись орущие викинги, Ансельмо крепко спал в обнимку с Олальей. В глазах зарябили жёлтые огоньки, уставшая плоть не слушалась. Хотелось рухнуть обратно, но вокруг мелькали какие-то люди и уходить, очевидно, не думали. Успокоив проснувшуюся девушку, Ансельмо вылез из-под плаща, сел, оценивая ситуацию. Голова вдруг похолодела. По мосткам и до самой жаровни тянется лужа крови. У одного из бортов сидит Йормундур: голова опущена на грудь, взлохмаченные волосы закрывают лицо, одна рука держит другую. Тут юноше подурнело: правую кисть начисто отрубили.

За мгновенье мир словно с ног на голову перевернулся. Ансельмо почувствовал себя таким скверным, таким жалким, как никогда не чувствовал. Чёртов глупец, он желал Йормундуру, своему спасителю, зла — и вот что произошло! Вот чего он добился!

Один из воителей накалял лезвие меча над огнём.

— Йорм, только держись. Заклинаю тебя именем Водана, мужайся! — Стюр грубо поднял раненному голову, сунул меж зубов какую-то деревяшку и махнул воину, нагревающему меч. Тот приблизился, обливаясь хладным потом. Стюр и ещё один викинг крепко схватили Йормундура по обе стороны, изувеченную руку подняли, сжимая особенно крепко. Раскалённая сталь с шипением прижалась к ране.

Йорм ревел, невзвидев света. Казалось, он хочет перекричать дальний шум битвы. Вот-вот нечеловеческая боль отпустит, как вновь адское пламя жрёт тело заживо. С каждым новым криком Ансельмо с силой сжимал рубаху, точно сердце вырвется из груди. Стало до того дико, до того жутко! Парнишка достал из-под рубахи деревянный крестик, сжал что есть сил, губы лихорадочно зашептали «Pater noster». Йормундур кричал.

Когда всё закончилось, над городом взвился столп пламени, обагривший небо и землю. Кто-то из викингов сказал, что это пылает взятый замок алькальда, а нечистые силы теперь роятся в клубах дыма, унося души альгвасилов с собой. Стюр остался на драккаре и сейчас горбился над очагом, поддерживая огонь как будто в полусне. Он воздал хвалу Водану, что тот сохранил жизнь Йормундуру, и больше не промолвил ни слова.

Солнце ещё не встало. В городе одна за одной вспыхивают соломенные крыши пальясо. Волны бьются о каменную пристань, корабли поскрипывают. Открыв глаза, Йормундур не сразу сообразил, какой нынче час и сколько прошло времени. Он лежит на спине, укрытый меховым плащом, под головой что-то тёплое, лба касаются чьи-то чуткие пальцы. Ансельмо (а это именно его колени и его перста) бережно приподнял голову хозяина, поднёс чашу с вином. Йормундур хотел придержать сосуд, но вспомнил, что руки-то у него нет.

— Давай. Глоток. Тебе не помешает — столько крови потерял. И боль немного отпустит. — Йорм заметил в глазах мальчишки слёзы, но говорил он ровно.

Норманн выпил всё до дна, голова упала обратно на колени.

— Почему Водан не забрал меня к себе в медовый зал? Почему сделал калекой?

— Таким тебя сделали враги. — Ансельмо вновь вспомнил свои прегрешения, запнулся. — А Водан тебя спас.

— Зачем? — викинг тупо глядел в звёздное небо, синие глаза пусты и безжизненны. — Я даже не смогу отомстить за себя. Даже если возьму топор в левую, не смогу прикрыться щитом. Я теперь… не воин. Я никто.

— Йорм.

— Не нужна мне такая жизнь.

— Йорм, — Йемо взял ладонью крупную голову, заставил повернуться к себе. — Я не знаю тебя, но знаю другое. Кто-то рождён монахом, кто-то — воином. Одни пришли в этот мир орать землю, другие — её завоевывать. Ты Воданов бер, это твоя суть. И ты не дашь какой-то култышке её изменить.

Викинг помолчал, веки смежились.

— Если б они… хоть два пальца оставили…

— Возможно, тебе не придётся носить булатную перчатку.

— Как это?

Ансельмо вздохнул, уверенно посмотрел вперед.

— На Аросе ходит поверье. Будто в океане, если пересечь залив и держать курс на запад, лежит огромный остров — его не проглядишь. Там затворником живёт один эскулап — Диан Кехт. Говорят, до того искусен, что любая болячка ему поддаётся. Люди толкуют, якобы Диан Кехт не может излечить разве что отрубленную голову.

— Мужики ещё не того наболтают.

— Я тоже так думал. — Ансельмо тряхнул коленями, посмотрел на Йормундура. — Пока не встретил младенца, который весит больше волочня. А ведь утбурды — тоже всего лишь мужицкие байки, так?

Синие глаза оживились, лицо посветлело.

— Если ты вернёшь мне руку…

— Не обещай загодя.

— Ты…

— Улыбайся, Йорм. — Ансельмо по-доброму сощурился, уголки губ чуть дрогнули. Йормундур слабо улыбнулся в ответ. — Правильно. Нечего горевать. Горюют побеждённые.

Придания гласят, что в день осады Компостелы Гундредом Булатная Рука солнце так и не село за виднокрай, и есть в тех легендах доля истины: всю ночь над огромным городом хозяйничало страшной силы полымя, а как скоро трупы испанцев и дома, послужившие им усыпальницами, обратились пылью и прахом, в небе забрезжил рассвет. Правда, тучи дыма и гари не сразу развеялись, а ветер ещё долго разгонял по улицам хлопья пепла.

Поскольку замок алькальда (а равно и сам алькальд) пал в первый же день, нормандцы подыскали себе лучшие палаты: блаженной памяти епископ Сиснанд при жизни отгрохал знатную резиденцию при соборе святого Иакова. Полторы сотни комнат и столько же слуг насчитывала она, из них: 5 поваров, 10 судомоек, 20 кухонных мальчиков, 30 прачек, 26 посыльных, 18 лакеев, 3 истопника, 4 конюших, 5 возниц, 17 музыкантов, 9 писарей, 3 толмача, а может, кого и забыли. Утвердившись, как водится, в просторной трапезной палате, Гундред выставил стражу и изъявил желание видеть лучших и храбрейших витязей, какие проявили себя в сражении под стенами замка, а также помянуть почивших воинов и устроить последним достойные проводы.

Всё утро, пока готовили погребальные ладьи, в двери трапезной входили и выходили дружинники: одни целые, вторые раненные, третьи обожжённые, четвёртые стрелой поражённые, пятые на костылях, шестые — и вовсе на чужих руках. Пали в сече шестеро берсерков: Кольбрун Харальдсон, Торстейн Рагнарсон, Рандвейр Огмундсон, Арнгрим Семь Битв, Скёльд Шалый и Кормак Бравый. Но вяще всех Гундред оплакивал Стюра и Йормундура — бойких весёлых молодцев, которым и тридцати зим-то ещё не минуло. Немало хлопот они ему задали, дебоширы эдакие, и всё ж как не любить их, как не горевать?