Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Но вот что удивительно. Несмотря на все пертурбации, уже в мае тридцать восьмого года, то есть еще до коронации Эдуарда и королевской амнистии Нортумберлендам, Хонни преспокойно появляется в Лондоне, беспрепятственно вступает в права наследства и ведет насыщенную светскую жизнь – никакой опалы, никакого следствия или секвестра на имущество, а напротив, благодушный нейтралитет со стороны обычно злопамятного, как сам дьявол, Ричарда. Более того, спустя полтора года Анна выходит замуж за пользующегося неограниченным монаршим расположением Олбэни Корнуолльского. В те времена Диноэл над этими странностями не задумывался и оценил их значение много-много позже.

Итак, Хонни была высокой черноглазой и рыжеволосой красавицей, с волосами как взрыв в проволочном цехе, иной раз с трудом укрученными в раскаленно-медно-рыжие косы. От матери она унаследовала и бешеный, импульсивный характер, и тягу к разного рода сомнительной химии, и безудержную страсть к интригам. Ее выдали замуж за сына самого верного приспешника принца-регента в неясной надежде объединения с аристократией вожделенных Аквитанских земель. Возможно, добродушие и мягкость характера молодого герцога Корнуолльского и спасли бы этот брак, если бы не еще одна специфическая черта в мировоззрении его супруги – ее обуревала жажда власти, желание непременно быть лидером, причем в форме не то всеобщей благодетельницы, не то всезнающей верховной жрицы, а чаще – и то и другое разом. За наслаждением от этой роли она даже выходила на театральные подмостки, поскольку сцена как раз и возвышала ее над восхищенной толпой, но публика и критики ее талантов не оценили, и Анна отправилась искать иного поля деятельности. В первую очередь это были различные компании и салоны, где она главенствовала в качестве верховного арбитра и наставника, но одновременно, не жалея сил, она принялась воспитывать поклонника и ученика из собственного мужа.

Более чем продолжительное время бедолага Олбэни терпел поучительные разглагольствования на тему, как неправильно он воспитан и неправильно живет, о его эгоистичной мягкотелости, о том примере свободомыслия, какой являет ему духовно совершенная супруга – нравоучения сопровождались драмами, трагедиями, зияющими пропастями, пиками и просто истериками. Приверженный семейным ценностям, миролюбивый герцог-философ сносил нотации со смирением и кротостью, всячески пытаясь прийти к согласию (легко представить, как действовал бы в подобной ситуации Глостер, но Олбэни его взглядов не разделял). Он уступал, сколько было возможно, до тех пор, пока Анна в своей дидактической дури не перешла рубеж, за который отступить уже не мог, и тут шалая дочка шалой матери, пройдя газообразную и жидкую фракцию корнуолльского характера, ударилась о его несокрушимую твердь. Олбэни вдруг взглянул на нее своим знаменитым испытующим взглядом, и жрица вмиг сообразила, что перегнула палку, и времена переменились – теперь этот, поднятый ею же самой вал, со всей корнуолльской неспешностью и дотошностью, покатится обратно. Ее менторская кафедра с треском рухнула, и актерское чутье подсказало, что пора уносить ноги.

Герцогиня незамедлительно сбежала от мужа, оставив на память о себе целый подвал леденящего кровь вида снадобий в разнообразных пузырьках. Это произошло не то в августе, не то в сентябре сорок шестого, а в январе сорок седьмого на Тратеру вернулся Диноэл Терра-Эттин.

Здесь придется сделать небольшое отступление. Победный хмель тогда еще крепко сидел в головах, но ядовитый дух склоки между вчерашними союзниками сильно отравлял политическую атмосферу, особенно для Дина, который был в курсе многих событий, о которых избегали сообщать публике, дабы не омрачать ликования. Многие трезвые головы уже озадачились тем, что радостная послевоенная ситуация начала принимать нежелательный, мягко выражаясь, а точнее – тревожный и даже угрожающий оборот. Диноэл переживал в ту пору кризис. Война что-то поменяла у него в голове, трудно оставаться прежним весельчаком, когда тебе жизнь год за годом каждый день доказывает: твое существование, со всеми страхами, опасностями и философией – всего лишь игра пустого случая. Кроме того, он явственно предчувствовал впереди эпоху потрясений и решил, что настало наконец время осуществить давнюю мечту, поменять образ жизни и заняться чистой наукой. Ему порядком осточертели его разнокалиберные приключения, сообщества враждебные и не очень, со всеми их загадками, смертельными и не слишком, – словом, весь этот Космос с его ловушками и славой. Впервые ему по-настоящему захотелось дома, гнезда, очага и, может быть, семьи. Ни о Траверсе, ни о Черри в ту пору еще и речи не шло. Инстинкт советовал ему держаться подальше от СиАй с его дворцовыми интригами, там его никто не ждал, и он вернулся на любимую Тратеру – увидел острова за гранитным парапетом лондонской набережной, скованный льдом Мидл Твидл, синие шпили Вестминстера в морозном тумане и почувствовал, что поиски закончены.

Диноэл поселился в своем старом доме и первым делом разложил на столе карту Золотой долины. Уже тогда он ясно отдавал себе отчет, что тратерские странности и загадки есть симптомы проблем необъятного значения, и ключ ко многим тайнам, так или иначе повлиявшим на его жизнь, лежит в междуречье Твидлов, а возможно, и в самом Уайтхолле.

Послевоенную Тратеру сотрясали перемены. Предоставленный бюрократической сумятицей краткий период соприкосновения Тратеры с мировой цивилизацией неуемный Ричард использовал для прорыва четырнадцатого века в шестнадцатый, военную семилетку – для прыжка из шестнадцатого в девятнадцатый. По всей Англии добывали уголь и плавили сталь. Из сказки в реальность шагнули первые железные дороги. Трубы водопровода и канализации прорастали сквозь лондонскую почву, словно корни хищных фантастических растений.

А в салонах властвовала герцогиня Анна. Несмотря на то что с Олбэни Корнуолльским они уже давно жили раздельно, тот носу не казал из Бристоля, а его супруга ни шагу не ступала из Лондона, и никакой тайной эти отношения – точнее, их отсутствие – ни для кого не были, Анна все равно сохраняла статус герцогини и продолжала жить на широкую ногу, решительно ни в чем себе не отказывая. В высшем свете она собрала вокруг себя заметный кружок, почти что политическую партию, предельно близко граничившую с двором, и там царила в умах и настроениях. Избранные, удостоенные вхождения в этот круг, почитали ее за арбитра изящества, хорошего тона и остроумия. Кроме того, герцогине приписывали некие мистические, почти волшебные способности, и немалая часть молодежи очень серьезно относилась к тому, чтобы исповедаться Анне в своих тайнах и надеждах и выслушать ее суждения. Многие матери и отцы тщетно боролись с ее влиянием. Женщины называли ее интриганкой, мужчины – рыжей стервой. И то, и другое доказывало, что общество так и не разобралось в природе устремлений герцогини.