Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Ладно, а просто спутниковые архивы остались?

– Естественно, информация и сейчас идет, но все запаковано, по всем нашим точкам работа сворачивается.

Дин вздохнул, посмотрел в пол, потом сказал:

– Значит, так, девушки. Я думал, что попрошу вас о помощи. Но придется просить вас о подвиге. Расчехляйте свои «макинтоши». Мне нужны данные по Челтенхэму. За три последних года. Кто приходил, уходил, появлялся, исчезал и все такое прочее. Вручную, без «Кроноса».

– Ничего себе! – ахнула Алекс. – Да там половина недешифрованных данных, голая картинка! На полгода, не поднимая головы! И не для двоих!

– Понимаю не хуже вашего… А все-таки, что с Анной?

– С Анной точка. Нечего и думать. Она работает на Королевскую Канцелярию, а это, как я понимаю, нам сейчас противопоказано. Кстати, в Челтенхэме бывает регулярно.

– Можно подключить «халфбрейн», – заметила Эшли.

– Нет, – сразу же отозвался Дин. – Никаких выходов в Сеть. Слишком большой соблазн для Джона Доу. По уровню опасности вообще объявляю синий код…

Тут Диноэл неожиданно запнулся. На него вдруг накатила первая, легчайшая, но все равно томительная волна «погружения». Ему вспомнилась тропа в горах, райвенгейтский вид на Лондон, рябь на просторе Твидла, глаза Мэриэтт, и была в этом всем смутная дурнота наваждения, искусственности, навязанной игры, но при этом – Дин всегда в первую очередь анализировал сами эмоции, а уж потом скрытый в них смысл – не было чувства опасности.

– Странно, – сказал он вслух.

Девушки, давно привыкшие к подобным приступам вдохновения, молчали, ожидая пояснений.

– Штука такая, девчонки, – произнес наконец Дин. – Есть во всей этой чертовщине еще один непонятный мне фактор. Бред какой-то, дурной сон. Ощущение, будто нам морочат голову. Кто, почему – пока не знаю.

– Какой сюрприз, – сказала Алекс. – А я-то думала, все ясно как день.

– Короче. Бросайте все и садитесь. С компьютерной обработкой буду помогать, при первой же возможности. Но у меня еще светская жизнь.

– Не надорвись, – ласково предостерегла Алекс.

Первым появился герой дня, Олбэни Корнуолльский, весьма нечастый гость в Лондоне. Их знакомство и дальнейшие отношения с Диноэлом имели давнюю и удивительную историю. Герцог Корнуолльский, сын полубезумного старика Корнуолла, некогда с восторгом принявшего сторону Глостера в войне с сепаратистами Южной Конференции, возраста сорока с лишним, плотного сложения, с широким, мясистым, но правильной формы лицом и светло-серыми внимательными глазами. По тогдашней моде он носил узкую, коротко стриженную бороду от висков, которая натужно силилась соединиться с усами, париков же не признавал вовсе и являлся обладателем нежно вьющейся челки.

Было в его фигуре и всей повадке что-то неискоренимо старомодное и провинциальное. Считая себя истинным философом во всех жизненных сферах, он и одевался соответственно: в ветхозаветного кроя отороченный мехом балахон едва ли не до пола, а дома и в теплую погоду – в нечто среднее между рясой и римской тогой, подражая своему кумиру Сенеке. В таком виде, как представлялось Дину, Олбэни Корнуолльский в любой момент был готов сесть и начать писать нравоучительные письма беспечному разгильдяю Луцилию.

Взгляд Олбэни, особенно когда во время беседы он неожиданно вскидывал его на собеседника, казался бы чисто по-детски наивным, если бы не был в то же время пронзительно испытующим; вообще вся манера держаться, несмотря на крайнюю мягкость и доброжелательность, несла печать глубинного, природного достоинства, за которым угадывался фундамент несокрушимой стойкости характера.

Герцога считали чудаком, книгочеем, человеком не от мира сего, но ни один коронный совет без Корнуолла не считался полноценным, и молчание его на этом совете весило не меньше, чем его слово.

Начальной точкой соприкосновения с герцогом Корнуолльским стала для Диноэла герцогиня Анна, его жена. Непостижимые для человеческого разума течения судьбы по своей прихоти вновь и вновь сталкивали Диноэла с этой парой, и волей-неволей рассказать о них придется.

Ныне бывшая герцогиня Корнуолльская была дочерью Лодовико Скиафарелли, итальянского маркиза и кондотьера на службе его величества, доблестно защищавшего Аквитанию от иноземных посягательств еще во времена регентства Глостера-старшего. В этой самой Аквитании Лодовико и повстречал будущую мать Анны, уже тогда не слишком молодую графиню Шарлотту из обширного мятежно-католического семейства северных Нортумберлендов, которую неисповедимыми путями занесло в те края – первым пунктом в характеристике этой дамы, с общепризнанной репутацией колдуньи и отравительницы, значилась вздорность. Как бы то ни было, произошла любовь, брак и малютка Анна. Правда, любители сплетен оспаривают такую последовательность событий, и с точки зрения календаря у них есть для этого основания; многие идут еще дальше и прямо утверждают, что ребенок был приемным для обоих родителей – и действительно, приходится согласиться, в знойной красоте Хонни, как все ее называли, мало что напоминало об Англии или Италии, хищно-восточный лик девушки наводил на мысль скорее о Дамаске, нежели о Флоренции. Хотя, с другой стороны, порой даже между Уэльсом и Сассексом можно встретить особ такого неординарного вида, что впору только руками развести. Иные хулители задают вопрос другого рода – где это в Италии, говорят они, пройди ее всю от Тосканы до Калабрии, кто-то слышал о маркизах Скиафарелли?

Неизвестно, чьи догадки об этой истории верны, факты же таковы: брак просуществовал два года, после чего Лодовико, как и подобает рыцарю, героически пал в бою – его популярность по ту сторону приморских хребтов сыграла в судьбе Анны немалую роль, – а мамаша с дочкой вернулись в Англию.

Детство и юность Хонни прошли среди усобиц и распрей северных кланов как между собой, так и с федеральными властями. Мама Шарлотта, принимавшая в этих склоках живейшее участие – она вдохновляла, интриговала, травила, – повсюду таскала девочку за собой, в результате чего мать и дочь, действуя рука об руку, люто переругались и возненавидели друг друга. Итог этой эпопеи известен – за свои неустанные труды графиня удостоилась чести быть обезглавленной лично принцем-регентом Ричардом Глостерским под стенами Инчмэхомского монастыря, что произвело немалое впечатление на юного Эдуарда VI, которого Шарлотта не выпускала из рук буквально до последнего вздоха. Крошка-монарх вскоре убедился, что эпизод с пролетевшей над ним под свист дядюшкиного меча окровавленной головой был лишь вступлением к целой череде приключений весьма схожего толка – довольно длительный период его детства протекал по аналогичному сценарию: сначала его поднимают среди ночи, затем он скачет куда-то среди вооруженных людей, а кончается все тем, что приезжает дядя Ричард и главного из этих людей либо разрубает напополам, либо сносит тому голову. Возможно, подобное однообразие впоследствии и сказалось на его остром нежелании быть королем.