Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Отец Оливер хотел что-то сказать, но язык слушался его плохо, он закашлялся, глаза его наполнились слезами, и неожиданно аббат отчаянно зарыдал.

– Ваша… ваша светлость… Вы сделали сегодня такое доброе дело… Вам зачтется на небесах… Простятся грехи…

Герцог поднял палец.

– Но никаких папистских шпионов. И никакой инквизиции. Сожгите мне хоть одну полоумную деревенскую дуру – и я превращу ваш монастырь в музей, а монахов сделаю экскурсоводами.

Аббат радостно икнул, герцог засмеялся и, почти не перегибаясь через стол, хлопнул его по плечу, вслед за губастостью продемонстрировав, таким образом, свою длиннорукость.

– Оставляю вас вместе с мистером Бруччо. Кстати, его предки итальянцы и он католик, так что вы найдете общий язык. Когда-нибудь побеседуем поподробнее, а сейчас меня ждут другие дела.

И герцог ушел, а мистер Бруччо сказал:

– Вы ешьте, ешьте, отче. И выпейте вина. И посмотрите, пожалуйста, сюда. Вот этот камень называется розовый туф, а вот это – довольно редкая разновидность гранита. Это из отделки той галереи, за стеной. Вы не помните, откуда это привозили? В округе нет ничего подобного.

Ричард отнюдь не случайно заговорил с йоркцами о католиках-северянах. Воителю, поднявшему знамя защиты законного короля, совсем не худо иметь этого короля под рукой, или уж, по крайней мере, знать, где его король находится. А как раз этого-то регент и не знал. Хитромудрый Лефевр, вполне оценив серьезность намерений противника и спешно короновав в Вестминстере принцессу Марию, тут же, в глубокой тайне, вывез Эдуарда на север и там спрятал неведомо где.

А север Британии (немалая территория – от Бортуика до самого Норвежского моря) находился под властью так называемых лордов Конгрегации, весьма решительного и сплоченного католического меньшинства под командованием (по-другому не скажешь) графа Нортумберленда – совсем еще в недавние времена реального претендента на престол. Конгрегация, в отличие от йоркской говорильни, была нешуточной военной силой, и тягаться с этой силой на поле брани было сейчас регенту вовсе не с руки. Поэтому, прибегнув к посредничеству все еще авторитетного Йорка, Ричард помчался за Правый Твидл, на переговоры к Нортумберленду.

– Герцог, вы ставите нас в чертовски затруднительное положение. – Граф Нортумберленд говорил с той свободой и простотой, которая дается осознанным с детства собственным превосходством над прочими смертными. Факелы меж рогатыми лосиными черепами роняли огненные слезы, на длинном столе потрескивало не меньше полусотни свечей, а за самим столом с одной стороны сидело человек пятнадцать – вероятно, все лидеры Конгрегации, – а с другой – только Ричард да Патрик Гордон, командир его гвардии, прихваченный для компании.

У Нортумберленда было длинное лошадиное лицо, что отчасти скрадывало его странную грушевидную форму – можно было подумать, что у графа от неведомой болезни опухли обе челюсти, да и с волосами была проблема, – никто еще не видел наследника великого рода без его излюбленного седоватого парика. Единственным безупречным украшением этого лица был стопроцентно тюдоровский нос, наводящий на мысль о виселицах и корабельных румпелях.

– Вы представляете партию, которая в течение последних сорока лет превращала нас в изгоев в собственной стране, в преступников и мятежников. Не в обиду будь вам сказано, один ваш батюшка заставлял нас раз двадцать браться за оружие. И ради чего это делалось? Ради насилия и надругательства над нашей религией, ради прямых убийств наших единоверцев. Разумеется, мы патриоты и готовы противостоять французскому вторжению. Но мы вовсе не хотим, чтобы в дальнейшем это противостояние вылилось в религиозную войну. Простите, сэр Ричард, но у нас слишком горький опыт.

Герцог сидел, сжав губы в нитку. Он успел понять главное – эти люди готовы торговаться.

– Свобода вероисповедания, сэр Персиваль, – сказал он. – Молитесь кому угодно. Отмена протестантской инквизиции. Независимость монастырей. Правда, церковный налог остается, но это, как я понимаю, пустяки по сравнению с вашей любимой десятиной.

– Хо-хо-хо, – отозвался граф. – Вы что же, отказываетесь от главенства англиканской церкви?

– Государственная религия остается государственной, прочие же как хотят, дело ваше. Поклоняйтесь хоть этой каминной доске, меня это не касается.

Тут Ричард решил прибавить оборотов. Он не заговорил и в четверть голоса, но пламя свечей легло и заметалось. Взгляд его светлых глаз был тяжек и упорен, словно у маньяка, и, само собой, все завороженно следили за его яростно шевелящимися губами.

– Господа, вы плохо меня понимаете. Меня мало волнуют ваши расчеты с Богом – разберемся потом, на Страшном суде. Мне не нужны ваши души, мне нужны ваши руки – руки, которые могут держать оружие. Англия на краю гибели. У нас французы, у нас Аквитания, северная Шотландия, шведы и норвежцы отбирают моря. Если вы признаете короля Эдуарда и единство Британии, об остальном мы договоримся. У нас, слава богу, есть парламент.

Нортумберленд с изумлением откинулся в кресле.

– Забавно. Герцог, да вы безбожник! Вот так регент! Скажите, сэр Ричард, а если бы мы все, здесь присутствующие, были язычниками – вы и на это закрыли бы глаза?

– Сколько угодно. Только избавьте меня от человеческих жертвоприношений. Стране нужны солдаты.

Тут Нортумберленд захохотал, и вместе с ним еще многие за столом.

– Ну хорошо, – сказал граф, оборвав собственное веселье. – Может быть, вы в чем-то и правы, в любом случае у нас нет времени для дискуссий. Я не стану подписывать с вами никакой бумаги, покойный король Эдуард отучил нас верить подписям и печатям – Боже, сколько же мы всего подписали… Я готов положиться на ваше слово. Вы должны понимать цену такой гарантии. В присутствии этих господ вы подтверждаете обещание тех свобод, включая парламентское представительство, которые вы здесь заявили? Не спешите, сэр Ричард, за этим столом никто не шутит!

– Да, я даю вам это слово, – ответил Глостер. – Мои резоны ясны вам, господа, и это главный залог моей искренности. А какое будет ваше слово, сэр Персиваль?

Нортумберленд выдержал паузу, потом оглянулся на своих сторонников. Все более или менее охотно кивнули ему.

– Инчмэхом, – сказал граф.

Ричард встал, поклонился сначала Нортумберленду, затем всем остальным и вышел прочь. Гордон, гремя шпорами, бросился за ним.

Некоторое время за столом царило молчание. Нарушил его опять-таки граф.

– Что ж, господа, думаю, мы не прогадали. Пусть уж в Уайтхолле будет этот атеист, чем новые Брендон или Кромуэл – фанатики и воры одновременно.