Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Тут, наконец, и до йоркских тугодумных либералов дошла немудрящая истина, что пока они судят да рядят о законности династической преемственности, на британский трон безо всякого их спроса и участия может сесть бесцеремонный юнец, который запросто пошлет куда подальше их политическую щепетильность и ученость вместе с ними самими в придачу. И действительно, йоркскую делегацию Ричард принял чрезвычайно холодно, чтобы не сказать – по-хамски.

– Я пятнадцать лет слушаю вашу болтовню, – равнодушно сказал он седобородым оппозиционерам. – Настал час заговорить пушкам, но и теперь вы способны только чесать языки. Это, что ли, ваша заслуга перед отечеством? За это я должен вас уважать? По-моему, вы просто дерьмо. Еще пара недель – и вся Англия станет плевать вам вслед. Действуйте, мать вашу, если хотите этого избежать.

Закаленные в политических баталиях ветераны оппозиции онемели. Глостер мало походил на того неоперившегося птенца, которому они с высоты своего опыта собирались дать несколько отеческих советов.

– Черт с вами, – продолжал новоявленный регент. – Мне нужны люди на севере. Во-первых, для переговоров с Нортумберлендом и его католиками, во-вторых, на шведскую границу – этот Харальд, или как там его, спит и видит, какую он заварит кашу, как только мы тут все передеремся. Поддержите меня, это ваш последний шанс. Если же нет – я оставлю одни воспоминания от вашей йоркской богадельни.

Накануне у Ричарда состоялась еще одна беседа, где пришлось затронуть религиозную тему. Сидя в злополучном Уикенхэмском аббатстве, он приказал привести к себе бывшего настоятеля этого аббатства, отца Оливера, который и предстал перед ним в помещении Верхней Трапезной, одном из немногих помещений с уцелевшей крышей.

Преподобный Оливер был абсолютно лысым, тучным, одышливым человечком неопределенного возраста – в ту пору никому бы и в голову не пришло, что это будущий епископ Ковентри. Почтенный прелат в буквальном смысле слова трясся от страха. Его детство в глубоко верующей католической семье было овеяно легендами о тех злодеяниях и насилиях, которые безумный король Генрих и протестантская инквизиция творили над истинной церковью. Его юность совпала с той склокой, которую Первый регент и вся англиканская церковь вела с Римом и которая лишила его аббатства. Теперь не иначе как сам дьявол принес сюда Глостера-младшего – вот уж кто протестант из протестантов, бич божий, – по дороге в свою же бывшую обитель отец Оливер имел возможность убедиться, что разговоры этого бешеного молодца о тысяче кольев – не пустые слова, и никакая знатность и былые заслуги тут не защитят. А если он узнает, чем тут занимались вновь собравшиеся монахи со своим настоятелем? Оливер уже видел перед собой аккуратно обтесанный кол и зачарованно твердил: «В руки твои предаю дух мой, в руки твои предаю дух мой…», и образы мучеников первых лет христианства теснились перед его глазами.

Его усадили за стол, поставили перед ним стакан вина и тарелку с чем-то, на чем сверху лежал огурец – настоятель даже не почувствовал запаха, точнее, почувствовал, но другой частью сознания, которая была в ту минуту где-то невыразимо далеко от него. А дальше пошло еще хуже – он ощутил то, что ощущает человек, очутившись в клетке с тигром, – напротив уселся человек, одно имя которого повергало настоятеля в ужас.

Первых слов Ричарда отец Оливер просто не услышал и лишь чуть позже с запозданием понял, что герцог извиняется за скромность приема. Кол не появлялся, и к прелату до некоторой степени вернулась способность мыслить.

– Святой отец, – сказал Ричард, – я знаю, что многие монахи из вашего монастыря живут теперь в Стратфорде и служат в домашней церкви у мистера Ладлоу – мне говорили, что он весьма образованный человек. У него же находится, как я понимаю, и большая часть монастырской библиотеки.

Аббат узрел, как перед ним разверзаются врата чистилища. Неизвестно, что бы тут могло случиться с отцом Оливером, но Ричард продолжал:

– Я хочу, чтобы эти службы совершались в монастыре, открыто, чтобы монастырь вновь стал действующим и был восстановлен. Я оставлю вам денег – пока немного, вы понимаете меня, время военное – и мистера Бруччо, он строитель и архитектор, знаток сельской готики… словом, знает, как соединять камни.

Тут только отец Оливер обратил внимание, что вместе с Ричардом в комнату вошел еще какой-то человек.

– Но англиканская церковь… Государственная церковь… – прошептал приор, по-прежнему ни живой ни мертвый.

– В Англии теперь свобода вероисповедания, – ответил Ричард. – Да, и я, и его величество король принадлежим к протестантской церкви. Надеюсь, что и большинство англичан следует нашему примеру. Но если кому-то пришла в голову фантазия почитать какого-то итальянского парня – что ж, это его дело. Лишь бы он верой и правдой служил Англии и королю.

– Господь сказал Петру: «Паси овец моих», а папа – наследник Петра, – пролепетал отец Оливер.

– Да, но он не сказал: «Англичане, слушайтесь во всем кардинала Урбино, который был и остался развратником и разбойником», – зарычал Глостер. Его знаменитые губы, выпятившись и тщательно выговаривая каждое слово, шевелились с такой энергией, что аббат частью расколотого сознания вдруг осознал справедливость прозвища Губастый. – Что же это такое? Ваша «Коза Ностра» в сутанах при каждом удобном случае тычет мне в нос святым Петром. Что, я отнимаю у вас Иисуса Христа? Отнимаю святое Евангелие? Говорю: «Не молитесь»?

Тут герцог сделал паузу, похоже, сообразив, что богословский диспут в эту минуту несколько не ко времени.

– Простите, святой отец, наверное, я так рассуждаю оттого, что был на войне. На войне отношения с Богом упрощаются, делаются короче. Не нужно ни икон, ни епископов, ни латыни.

– Взявший меч от меча и погибнет, – в тоске прошептал настоятель.

– Разумеется, погибнет, – охотно согласился Ричард. – Надо быть еретиком, чтобы отрицать это. Просто не взявший меч погибнет еще быстрее, уж в такие, отче, мы живем времена.

Тут он снова помолчал.

– Отец Оливер, я хочу одной простой вещи. Я хочу, чтобы в Уикенхэме все было по-прежнему – так, как во времена моего детства, когда мы приезжали сюда с отцом, и позже, когда мы с графом Роджером ловили тут рыбу. Здесь были прекрасные заводи, ивы, заросли камыша и еще каких-то кустов, там жили какие-то птички, до сих пор не знаю, как они называются, вили гнезда и пели… Не трогайте эти заросли. Восстановите причал – помните, там, ниже по течению, – но не расширяйте его. Было замечательно, и среди всего этого был монастырь – со звоном колоколов и органом… Пусть он будет опять. После войны я снова надеюсь половить здесь рыбу. Я выделю средства, как только закончится вся эта неразбериха в Лондоне. Да, луг, из-за которого вы судились со Стратфордом, снова принадлежит монастырю.