Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Потом пришла подсказка. Один из часто повторяемых рисунков Дикки – нечто вроде сложного резного цилиндра – был вписан в хитрую координатную сетку. Мэриэтт осенило – она вдруг вспомнила, как отец некогда учил ее рисовать рысь, с ее кисточками на ушах и бакенбардами, по заранее расчерченной схеме из кругов и треугольников. Она схватила сборник лаксианских сканов, и уже меньше чем через час обнаружила то, что искала – вот он, барселоновский ажурный подстаканник, вот она сетка, но сколько же еще вокруг всего!

Довольно быстро Мэриэтт сообразила, что сетчатый цилиндр, так похожий на браслет, есть условное изображение фрагмента аксона в виде проекции на плоскость его трехмерного изображения. Но во что же, о господи, он встроен? В какой-то мировой хаос. Или все же не хаос? Забыв про еду и сон, при шизофренической поддержке шального каталонца, умершего от того, что он жег свечу жизни с трех концов, Мэриэтт погрузилась в лаксианские построения. Выяснились две вещи. Первая: все написанное и нарисованное было своеобразной инструкцией, взрывной схемой устройства невероятных жизненных форм на основе уже существующего организма, включенного в процесс в качестве изначальной базовой детали. Тут в Мэриэтт, как ни странно, заговорило ее байкерское чутье.

– Да это же тюнинг, – произнесла она вслух ошеломленно.

Правда, речь шла о технологиях, которые невозможно было даже вообразить. Тут открылась вторая особенность всей истории. Лаксианцы в своих наставлениях никак не разграничивали физику, химию и биологию, представляя картину мира в целом, и абсолютно не страшились разбегаться мыслью по древу, в объяснениях с легкостью доходя до атомарных или иных, откровенно невообразимых структур. Едва попытавшись представить, до каких уровней и высот доходят описываемые процессы, Мэриэтт ощутила дурноту, и ее откровенно замутило. Попытка разобраться во всем этом до конца была бы верхом самонадеянности и верной дорогой к нервной горячке и умопомешательству.

– Да я эдак свихнусь, – прошептала она.

А вот Дикки Барселона свихнуться не боялся, – возможно, оттого, что уже был чокнутым с самого рождения. Пролистав его официально опубликованные работы, Мэриэтт наконец поняла удивительную сущность гениальности патриарха нейрокибернетики: постигнув непостижимые лаксианские методики, он безудержно импровизировал на их почве, подбирая или парадоксально соединяя ныне существующие в распоряжении человечества технические эквиваленты, что, понятно, напоминало явный бред. Дикки уподоблялся известному платоновскому персонажу, который, будучи не в силах запустить двигатель внутреннего сгорания, при помощи подручных средств умудрился соорудить из него вполне действующую паровую машину.

Для Мэриэтт это стало указанием пути. Барселоновский разрез аксона ей даже снился, и, проснувшись однажды, она вдруг поняла, что надо делать.

– Дед, а мы можем заставить клетку нарастить комплексы Гольджи по всем углам? И вот так нагнать митохондрий? – спросила она у Ричарда, примерно набросав перед ним на листке бумаги тот самый ювелирного вида подстаканник.

– Возможно, и что?

– А то, что по этим комплексам мы распылим полупроводники-усилители – ну, те самые имплантанты Эванса. Они же дадут синергический эффект?

Ричард пожал плечами:

– И это тоже не вопрос, но что-то я сомневаюсь, что будет заметный выигрыш. Боюсь, эффект нас ждет ценой в фартинг.

– Зато отторжения не будет! – воскликнула Мэриэтт. – На синапс – обычную аркаду, а на сам аксон – стандартные манжеты Леклерка. Посмотри, какой чудесный узор получается – точь-в-точь как у лаксианцев. Не может быть, чтобы ничего не вышло.

– Что ж, попробуй, – согласился Ричард.

– Бедный мышоночек, – говорила Мэриэтт, набирая в шприц тщательно составленную смесь ценой в сотни и сотни тысяч. – Не бойся, ничего плохого с тобой не будет, а если повезет, мы с тобой войдем в историю… У всех аксон кальмара, а у меня будешь ты, такой вот хорошенький… Ты уж меня не подведи.

И мышонок не подвел. Доклад она делала в Мельбурне, в знаменитом Институте нейрофизиологии, речь ее была нарочито скромна по форме, и главный упор сделан на то, что «предлагаемая схема» (мгновенно ставшая известной как «схема Дарнер», а потом как «малая схема Дарнер» – вскоре появилась и «большая») рассчитана на восстановление функций коммуникации на средних и тяжелых стадиях болезни Альцгеймера. Естественно, это кокетство никого не обмануло – научная публика мгновенно уразумела, что в нейрокибернетике запахло революцией.

Но дело не в этом. Дело в том, что, стоя за кафедрой Большого лектория и водя курсором проектора по перехватам Ранвье, аккуратно запакованным в манжеты-усилители Леклерка, Мэриэтт представила себе Салли – как он сидит среди этих красных бархатных кресел, где-то в первых рядах, закинув ногу на ногу, и с веселым вниманием слушает ее доклад. Она даже увидела, как он одобрительно кивает – мол, давай, давай, ни слова не понимаю, но смотрится круто. И что-то в этот момент вступило ей в душу. Да, без Салли жизнь не жизнь, и то, что она делает сейчас, это симуляция, это искусственная замена, фактически протез, но замена хорошая, достойная, и протез практически живой.

Что ж, дедушка Ричард оказался прав – работа, наука стала тем волшебным убежищем, где можно скрыться от не ведающих жалости жизненных катаклизмов. Да, такого счастья, какое она испытывала с Салли – опьяняющего, нереального, уносящего прочь от земли и даже опаляющего дыханием безумия, – больше нет. Но вместо этого пришло спокойствие и уверенность в себе, в своем пути, в собственных силах. Кроме того, у нее теперь была Тратера. Мэриэтт прекрасно понимала отца – его поиски безопасного логова, пусть тесного, зато спасительного пристанища. Старинная Англия, охраняемый карантином уголок Вселенной – здесь ее не достать никаким потрясениям; можно слетать на Землю, повидаться с матерью, где-то выступить, пообщаться с коллегами по морфологическому цеху – и сразу же обратно, за высокие стены Хэмингтона, где ей обеспечен покой и уют.

Сломавший ее жизнь шок, точнее, его последствия, никуда не делись, но воспоминания детства, наполовину сознательные, наполовину бессознательные, подсказали Мэриэтт неожиданный выход. У Мэриэтт удивительным образом совмещались материнский здравый смысл и полубессознательные отцовские кошмары. В памяти ее была отцовская «нора», где в детстве она находила себе прибежище (Мэриэтт и не догадывалась, что «нора», в свою очередь, была аналогом пещеры в подвалах замка Беркли, где искал спасения от своих мучителей дедушка Ричард), а еще – книга «Сказки народов мира», в которой девочку очаровала история про подземную королеву. Королева жила внутри колдовской горы и являлась людям лишь изредка – в случае если ее просил о помощи особенно несчастный и хороший человек. Но никто даже представления не имел, чем она занимается в своих каменных владениях, каким подземным царством-государством правит, хотя ее благосклонности добивалось множество народу, искавшего минерал с чудным названием «малахит».