Роберт Хайнлайн - Звездный десант

Эйс остановился и перевел дух.

— А ты — ты будешь служить и, может, дослужишься до высокого чина и погибнешь со славой, а я прочитаю об этом в газете и гордо скажу: «Когда-то я знавал его. Что там, я даже давал ему в долг — мы тогда были капралами». Ну, каково?

— Никогда не думал об этом, — тихо сказал я. — Я только хотел отслужить срок.

Он кисло ухмыльнулся.

— Ты что, видел, чтобы у кого-нибудь срок кончился? Все еще думаешь о двух годах?

Он попал в точку. Пока длится война, срок не кончится — по крайней мере у пехотинца. Сейчас разговоры о сроках — это показатель отношения к службе. Те, кто частенько о них упоминает, тот чувствует, что он здесь человек временный, а мы обычно говорим: «Когда кончится эта проклятая война…» А кадровый вояка вообще не говорит таких вещей — ему служить до отставки или до искупления всех грехов.

Хотя, с другой стороны, это и для нас почти так же. Но если захочешь стать кадровым и не сможешь дослужить до двадцати лет… что ж, уговаривать не станут — кому нужен человек, который не желает служить дальше? Только с правом полного гражданства может выйти неувязочка.

— Может, и больше двух лет, — согласился я. — Но война же не вечно будет длиться?

— Вот как?

— Ну как же…

— Черт меня возьми, если я знаю. Мне об этом не докладывают. Но, похоже, тебя не это заботит, Джонни. Есть девчонка, которая ждет тебя?

— Нет. То есть была, но мы, похоже, «останемся друзьями».

Тут я соврал. Это было просто выдумано, потому что Эйс ожидал чего-нибудь в таком роде. Кармен не была моей девчонкой да и никого не «ждала», хотя иногда писала мне «Дорогой Джонни», когда вообще писала.

Эйс понимающе кивнул.

— Да все они такие. Лучше уж выйдут замуж за штатского, чтобы всегда было кого пилить, когда настроение плохое. Ерунда все это, сынок. Когда выйдешь в отставку, их будет больше, чем нужно нормальному человеку. Да и годы для женитьбы будут более подходящие. Для молодого брак — сплошной кошмар, а для старика — комфорт!

Он заглянул в мой стакан.

— Тошнит меня, когда я гляжу, как ты пьешь эти помои.

— А мне от твоей дряни, думаешь, лучше?

Эйс пожал плечами.

— О вкусах не спорят. Так ты думай, ага?

Ладно.

Вскоре Эйс пошел играть в карты, а я отправился гулять — мне надо было подумать.

Пойти в кадровые? Кроме всяких разговоров об офицерском училище — хочу ли я становиться кадровым? Я ведь пошел на службу, чтобы получить гражданские права, так? А если пойду в кадровые, то буду так же далек от права голосовать, как если бы вовсе не служил… потому что пока носишь форму, голосовать нельзя. Конечно, так и должно быть — ведь если позволить Дикобразам голосовать, какой-нибудь идиот может проголосовать за то, чтобы не ходить в десант. А этого быть не должно.

Стало быть, я хотел выслужить свое избирательное право.

Или нет?

Меня на самом деле так заботила политика? Нет, просто это престижно и почетно — иметь статус гражданина.

Или не поэтому?

Я даже для спасения собственной жизни не смог бы разобраться, зачем пошел на службу.

В конце концов, гражданин — это не просто имеющий право голоса, наш лейтенант был гражданином в высшем смысле этого слова, пусть он и не прожил так долго, чтобы успеть хоть раз проголосовать, — он «голосовал» каждый раз, когда шел в десант.

И я тоже!

В мозгу моем будто зазвучал голос подполковника Дюбуа:

— Гражданство — это вопрос личного отношения, состояние сознания, подсознательная уверенность в том, что целое больше части… и эта часть может гордиться, если отдаст жизнь за то, чтобы целое продолжало жить.

Я все еще не знал, стремлюсь ли заслонить своим одним-единственным телом «родной дом от бедствий войны» — меня все еще трясло перед каждым броском, а «бедствия» выходили очень уж опустошительными. Но все же теперь я понимал, о чем хотел сказать подполковник Дюбуа. МП — это мое, а я полностью принадлежу МП. Что делает вся МП, то делаю и я. Патриотизм для меня слишком туманен и непонятен, но МП заменила мне покинутую семью и братьев, которых у меня никогда не было, и была мне ближе, чем даже Карл. И если я оставлю ее, я пропал.

Так почему бы мне не пойти в кадровые? Отлично. Но что же делать с училищем? Это же совсем другое дело. Я вполне мог себе представить, как отслужу двадцатку, а затем буду прохлаждаться, как описывал Эйс: на груди — планки, на ногах — тапочки… или вечер в Клубе ветеранов, воспоминания о былых временах с товарищами… Но училище? Теперь я услышал Эла Дженкинса — как-то мы спорили о подобных вещах:

— Я рядовой! И собираюсь рядовым и остаться! Пока ты рядовой, с тебя и спросу никакого, кому это надо — быть офицером? Или пусть даже сержантом? Дышишь ведь тем же самым воздухом, верно? И ешь то же самое. Ходишь в те же места и точно так же идешь в бросок. Одна разница — забот никаких!

Эл попал в точку. Что мне дали эти лычки — только лишние неприятности.

И все-таки я знал, что стану сержантом, если мне предложат. Отказаться нельзя — в армии нельзя отказываться, следует выполнять, что говорят. Например, сдавать экзамены.

Но неужели это можно? Неужели я могу стать таким же, как лейтенант Расжак?

И я не заметил, как ноги привели меня прямо к училищу. Вот уж не думал, что меня сюда занесет! На плацу гоняли рысью роту кадет, и выглядели они точно как салажата в учебном лагере. Солнце припекало, и казалось это все не таким заманчивым, как, скажем, треп в «предбаннике» «Роджера Янга» — там-то меня никто не заставит маршировать дальше тридцатой переборки — я уже закончил свою учебку, можно сказать, свое отмаршировал.

Я немного поглазел на них, взопревших в своей форме, я послушал, как их отчитывают — тоже сержанты. Да, неделя воспоминаний. Я покачал головой и пошел прочь — прямиком в наши казармы и в офицерской половине нашел комнату Джелли.

Он был дома, сидел, задрав ноги на стол, и читал журнал. Я постучал по косяку. Он поднял глаза и буркнул:

— Ну?

— Серж… то есть лейтенант…

— Давай, выкладывай!

— Сэр, я хочу стать кадровым военным. Он опустил ноги под стол:

— Протяни сюда правую руку.

Затем, обругав меня на чем свет стоит, вытянул ящик стола и достал оттуда мои документы.

Он уже приготовил их. Бумаги только ждали моей подписи. А я даже Эйсу не сказал. Каково?