Шимун Врочек - Золотая пуля [litres]

Начали с тушкана.

– Всегда, – вещала с набитым ртом мама, подкрепляя слова рукой с зажатой косточкой, дирижировала нашим чавканьем, – надо начинать с мяса. Тяжелая. Грубая. Основная еда.

Черемшу жевали, глядя, как зеленые густые лучи пробиваются сквозь тучи и красят равнину во все оттенки салата, изумруда и ультрамарина.

– Могли бы жить в том волшебном краю. – Все взгляды ползали по стране, начинавшейся по ту сторону моста. Мама мечтательно вздохнула и отерла губы. Отец похлопал ее по руке и сбросил хвостик черемши вниз. Мы следили за ним, пока он не исчез. Я блаженно откинулся на одеяло и смотрел вверх. Солнце плавало в бульоне облаков, круглобокая потусторонняя рыба.

– Мы могли бы уехать. – Отец всегда предлагал искать счастья в другом краю.

– Или остаться, – тихо, но твердо сказала Ши, ее знобило, она вообще всегда мерзла, куталась в чудовищный свитер с множеством дыр и прорех, сидела, глубоко надвинув капюшон. Младшая не любила солнце, почти как индейцы. Другие дети звали ее Мокрицей, в глаза за такое можно было и получить, но от правды никуда не деться – лучше всего ей было под землей, она изучила все ходы и выходы в местной канализации, если кто терял собаку или младенца, шли к ней. Ши всегда отыскивала пропажу. Пусть не всегда живую.

Мы жили в суровом крае. Смерть качала каждую колыбель.

– Ты мог бы уйти, – пролепетала Эни, ни на кого не глядя, но обращаясь ко мне, – ты уже взрослый. Завел бы девушку, детей.

– Куда я от вас? – Счастье перехватывало дыхание, подлинное принятие, любовь.

– Без нас, – поправил отец. – Никуда.

Он крепко, по-мужски сжал мне плечо, и я понял – отец мной гордится. Признание теплом разлилось по груди. Я поморщился, что-то кольнуло в сердце.

– Мы – семья, везде вместе. – Отец обнимал маму за плечи, мы с Ши лежали по бокам, и только Эни сидела поодаль. Ревнует она, что ли?

– Смотрите, – мама показала на небесную реку, солнце, лохматое, грозное, показалось в разрыве облаков, – загадывайте желание, скорей!

Солнце висело прямо перед нами, протяни руку, отломи кусок, сделай солнце своей частью, мы встали, я задыхался от чувства невероятной важности, нечто подобное я испытал, приняв на руки новорожденную Ши.

В расщелине у наших ног закипел туман, откликаясь на приказ своего властелина, он бугрился и восставал навстречу солнцу, мы застыли, молчание натянуло струну, и та дрожала, волнуясь.

«Сейчас произойдет нечто особенное, – убеждало меня сердце, – сейчас ты прозреешь! Поймешь! Вспоминай! – Я морщился, оглядывался на родных, но те стояли неподвижно. – Вспоминай!»

Солнце нахмурилось и обрушилось за горизонт.

Облака покрылись радужной дымкой, она полировала тени, заполняла собой лощины и впадины, тонировала более темные пятна сначала пеплом, а потом и густым киселем тумана.

– Совсем скоро стемнеет, – очнулся отец, – собираемся домой.

Мы катили по стране пробуждающейся ночи, спешили наперегонки с ее сумрачными конями, звучали ее охотничьи рожки, из нор, пещер, шкафов, из-под кроватей выходили ее полночные слуги.

Внезапно отец встал как вкопанный. Мама вскрикнула, ей больно отдало в ногу.

– Завтра идем на рыбалку. – Отец смотрел остановившимся взглядом перед собой, не сразу сообразил, что он обращается ко мне. – Черви за тобой.

– Я уже накопала, – хихикнула Ши, и все рассмеялись, какая ловкая и смелая получилась у нас сестренка.

Не смеялась только Эни. Она смотрела мне в спину, кожа чесалась от этого взгляда, но я не знал, что ей сказать.

Мы успели домой до луны.

Говорят, ее можно отвадить, если выстрелить прямо в глаз.

Еще четверть часа шушукались и болтали, укладываясь. Мы уснули без снов. В нашей семье смотреть их было запрещено.

Разбудили меня теплые руки Эни, она тормошила, не позволяя ускользнуть в теплые воды сна.

– Тебе надо бежать, – горячо шептала мне на ухо, а я морщился. Казалось, какая-то многоножка щекочет мне шею.

Она была упорной, средняя моя сестра Эни, она щипала и дергала меня. Я немного пришел в себя, мутный, как после браги. В голове сталкивались две картинки: мать расчесывает волосы Эни, мы с семьей идем на пикник.

– Где сон? Это было на самом деле?

Эни села напротив, глаза у нее покраснели и высохли. За ночь моя сестра постарела на десяток лет. Голову ее покрывал платок.

– Там, – потянулся я.

Эни отдернулась:

– Не тронь!

У трейлера не было одной стены, я лежал у самого песка. Неподалеку отец распутывал снасти. Работал ровно, механически, не подпевал себе, не гудел, чик-чик, заводной балаганчик.

– Это было? – Я вспомнил, как люди уносили маму в ночь. – Где она?

Эни мотнула головой мне за спину.

Мама спала, отвернувшись к стене. Как в тот раз. Поджав здоровую ногу. Я попытался сфокусировать взгляд. Дышит фургон ей в такт?

– Она спит.

– Она – дьявол, – прошептала Эни, – и я тоже.

– Брось. – Я попытался ее коснуться. – Мы – семья.

Эни опять отшатнулась, медленно стянула платок. Голова ее, абсолютно лысая, заросшая струпьями, ужасала.

– Мертвый. – Эни еще дралась, раздувала ноздри, ненавидела. – Он.

Отец закончил со снастями и пошел в нашу сторону.

– А я? – вспомнил коровий череп.

– Черви, – проскрипел отец, подходя к приемнику. – Накопал червей?

Мертвый эфир разбудил звуки. Порченый, сгнивший человек слушал белый шум. Искал в нем ответы.

– Ты же понимаешь, что эту пустоту может закрыть только очень сильная ненависть? Или страх? – спросил он радио.

– Нет, – помотал головой я.

– Поторопился ты со стеклом.

Я молчал. Гнилой крутил верньеры радиоприемника, тот едва слышно шипел. Гнилой замирал и прислушивался.

– А вот это одобряю! – хлопал он по крышке радио, и белый шум вскидывался, становился бодрее, но потом опадал, сливался с шумом внешнего мира.

Гнилому не нужны были новости. Он слышал их в своей голове.

– Пойдем. – Отец встал и, не дожидаясь меня, пошел за удочками.

Я вышел следом.

– Он тебя убьет. – Мы одинаково подняли взгляды на край чаши, песок скрывал от нас озеро.

– Здесь нет никакой рыбы. – Эни цеплялась за рукав, слезы лились без остановки, но голос не дрожал. Я вспомнил, как стреляла наша мать. Эни из одного с ней теста. Они справятся. С чем справятся? С собой.

– А что мы едим?

– Ты сам знаешь что! Мы едим тех, кто выжил!

Я подумал, как хорошо, что Эни никого не убивала. А потом вспомнил: это моя сестра, она живет со мной, нашим мертвым отцом и сестрой, которую он зачал после собственной смерти.

– Не ходи с ним! Беги!

– Вот уж дудки.

– Ты больше не волшебный.

Я не стал ее расстраивать, яд растекался по телу, требуя выплеснуться, спалить мир. Но сильнее прочего он гнал меня наверх. Яд решимости. Яд перелома.